Розамунда Пилчер - Начать сначала

— Когда вы намерены возвращаться в Лондон?

— Завтра утром. В воскресенье. В понедельник утром должен быть в галерее. Отсутствовал целый уик-энд.

Значит, у него остался только этот вечер. Она представила, как он звонит Маркусу с тумбочки возле своей кровати. Затем принимает душ, быть может, выпьет чего-нибудь и пойдет ужинать. В субботние вечера в «Замке» после ужина устраиваются танцы: оркестранты в белых пиджаках, освобождается площадка для танцев. Бен считал эти увеселения невыносимо скучными и манерными, и Эмма, которая безоглядно разделяла его мнение о чем бы то ни было, привыкла относиться к местным субботним танцам так же скептически, но сейчас ей захотелось послать Бена с его скепсисом ко всем чертям. Ей захотелось посидеть за столиком, покрытым накрахмаленной скатертью, с лампочкой под розовым абажуром, послушать прошлогодние хиты, поучаствовать в привычном ритуале выбора вин.

Рядом вдруг заговорил Роберт, прервав ее мечтания.

— Когда ваш отец написал картину, где вы на ослике?

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Просто думал о ней. Она очаровательна. У вас там такой серьезный и важный вид.

— Я такой себя и ощущала: серьезной и важной. Мне было шесть лет, и это единственная картина, где присутствую я. Он меня написал только один-единственный раз. Ослика звали Моки. Он возил нас на берег на пикники, с корзинами с едой и прочим.

— Вы жили в коттедже?

— Не всегда. Только с тех пор, как Бен женился на Эстер. До этого мы останавливались либо в пансионах, либо у друзей. Иной раз располагались прямо в мастерской. Очень было весело. Но Эстер сказала, что у нее нет никакого желания вести цыганский образ жизни, купила коттеджи и перестроила их.

— Хорошее сделала дело.

— Да, она умная. Но Бен никогда коттедж своим домом не считал. Его домом была мастерская, и когда он оказывается в Порткеррисе, он проводит в коттедже как можно меньше времени. Я думаю, коттедж ассоциируется у него с Эстер, и это его угнетает. Он, наверное, всегда смутно опасается, что она вдруг войдет и скажет, что он куда-то опоздал, или наследил на ковре, или положил тюбик с краской на диванную подушку…

— Похоже, творчеству противопоказан порядок.

Эмма рассмеялась.

— Вы полагаете, что когда вы с Маркусом сделаете Пэта Фарнаби богатым и знаменитым, он предпочтет по-прежнему сидеть на насесте вместе с курами миссис Стивенс?

— Это как знать. Поживем — увидим. Но если он все же приедет в Лондон, то, без сомнения, кому-то придется хорошенько его отмыть и вычесать вековую грязь из его кошмарной бороды. И все же… — Роберт с наслаждением откинулся на спинку сиденья, — …все же это будет того стоить.

Они перевалили через вершину холма и поехали вниз по длинной дороге, ведущей в Порткеррис. В спокойном вечернем свете море светилось прозрачной голубизной, как крылья бабочки; отлив кончился, и залив венчала арка чисто вымытого песка. После дождя все вокруг сверкало свежестью — и вересковые поляны, и поля, мимо которых они ехали, и узкие улочки Порткерриса. Эмма смотрела на распахнутые навстречу свежему вечернему воздуху окна, вдыхала пьянящий аромат роз и сирени, плывущий с крошечных, с почтовую марку, садиков.

Доносились и другие запахи: вечерние субботние запахи жарящейся рыбы и прочей снеди. По мостовой прогуливались принарядившиеся горожане, парни и девушки, рука в руке, направлялись в кино или в маленькие кафе, которые здесь, в районе порта, то и дело попадались на глаза.

Остановившись на перекрестке по знаку постового полисмена, Роберт смотрел на юные парочки.

— Эмма, а что делают в Порткеррисе молодые влюбленные в субботние вечера?

— Смотря какая погода.

Постовой полисмен показал, что можно ехать.

— И что же предпримем мы? — спросил Роберт.

— Мы?

— Ну да. Вы и я. Могу я пригласить вас поужинать?

На какой-то миг у Эммы мелькнула мысль, что она мечтала вслух…

— Э-э… я… вы не должны чувствовать себя обязанным…

— Я и не чувствую себя обязанным. Я хочу с вами поужинать. Мне это будет приятно. Так куда мы пойдем? Ко мне в отель? Или вы его просто не переносите?

— Нет, почему же…

— Может быть, у вас тут есть какой-нибудь веселый итальянский ресторанчик, который вам нравится больше?

— В Порткеррисе нет веселых итальянских ресторанчиков.

— Боюсь, и правда, нет. Так, значит, будут пальмы в кадках и центральное отопление?

— И будет джаз-банд, — сказала Эмма, посчитав, что должна предупредить его. — По субботам играет оркестр. И люди танцуют.

— Вы говорите так, как будто это что-то неприличное.

— Я подумала, что вам, быть может, не нравятся такие развлечения. Бену они не нравились.

— Нет, почему же! Это может быть очень весело, если у тебя приятный партнер.

— О партнерах я как-то не думала.

Роберт рассмеялся и снова взглянул на часы.

— Половина седьмого. Я отвезу вас домой, потом поеду в отель и поговорю с Маркусом и затем заеду за вами. В половине восьмого, хорошо?

— А я угощу вас замечательным виски, — сказала Эмма. — Бену кто-то десять лет назад подарил бутылку «Дядюшки Ремуса» — натуральное ржаное виски, и она до сих пор стоит неоткупоренная. Я уже давно мечтаю его попробовать.

Однако Роберт энтузиазма не проявил.

— Я, скорее, предпочту мартини, — сказал он.

В отеле он забрал свой ключ и вместе с ним три сообщения.

— Когда вы их получили?

— Время отмечено, сэр. В три сорок пять, в пять часов и в половине шестого. Звонил из Лондона мистер Бернстайн. Он просил позвонить ему сразу же, как вы придете.

— Я как раз и собирался это сделать. Спасибо.

Роберт нахмурился: Маркусу такое нетерпение было несвойственно. Он поднялся в номер. Эти звонки его обеспокоили. Может быть, до Маркуса дошли слухи, что за молодым художником охотится другая галерея. А может, по зрелом размышлении, он решил отказаться от этой затеи.

В его номере шторы были задернуты, постель убрана, камин включен. Он сел на кровать, взял трубку и заказал телефон галереи, затем достал из кармана три сообщения и сложил стопкой на тумбочке. «М-р Бернстайн просит вас позвонить. Звонил м-р Бернстайн, позвонит позднее. М-р Бернстайн…»

— Кент 3778. Галерея Бернстайна.

— Маркус…

— Слава Богу, Роберт, наконец-то! Ты получил мои сообщения?

— Целых три. Но я ведь обещал, что позвоню насчет Фарнаби.

— Речь не о Фарнаби. Все куда важнее. Речь о Бене Литтоне.

Это платье она увидела в Париже, жутко дорогое, но ей ужасно захотелось его купить, и она купила. Черное, без рукавов, очень простое и элегантное. «Но когда же ты наденешь такое платье?» — спросила мадам Дюпре, и Эмма, наслаждаясь роскошной покупкой, ответила: «Когда-нибудь. В какой-то особенный вечер».