Розамунда Пилчер - Штормовой день

Думаю, я ожидала, что хозяин лавки окажется пожилым и строго одетым господином, что было бы уместно для местоположения и специализации лавки, но внешность хозяина опрокидывала эти мои туманные априорные представления. Потому что он был молод, высок и длинноног, в обтягивающих джинсах, выцветших до бледной голубизны, и синей матерчатой куртке, не менее старой и тоже выцветшей, с деловито засученными рукавами, под которыми виднелись манжеты клетчатой рубашки. Шея у мужчины была обвязана хлопчатобумажным платком, а на ногах его были мягкие мокасины с узорами и бахромой.

В ту зиму в Лондоне кто только не одевался под ковбоя, но на этом человеке такая одежда выглядела уместной и шла ему. Мы стояли и глядели друг на друга, а потом он улыбнулся, и почему-то улыбка эта застала меня врасплох. Я не люблю, когда меня застают врасплох, и потому сказала «Доброе утро» суховатым тоном.

Он поправил за собой портьеру и мягко шагнул ко мне.

— Чем могу быть полезен?

Если вначале он мог показаться натуральнейшим, самым что ни на есть американцем, то стоило ему открыть рот, и в ту же минуту впечатление это рассеялось. Почему-то меня это задело. Жизнь, прожитая рядом с матерью, воспитала во мне изрядную долю скептицизма в отношении мужчин вообще, а притворщиков и обманщиков в частности. Этот же молодой человек, как я с ходу решила, был именно обманщиком.

— Я… я хотела спросить про вон те креслица. С овальной спинкой.

— А, понятно… — Приблизившись к креслам, он положил руку на спинку одного из них. Кисть руки была длинная, красивой формы, с округлыми ногтями пальцев, загорелая кисть. — Это парные кресла.

Я глядела на кресла, старательно игнорируя его присутствие.

— Интересно, сколько они стоят?

Он присел на корточки, разглядывая этикетку с ценой, и я увидела его волосы — густые и длинные, они достигали воротничка, были очень темными и глянцево поблескивали.

— Вам повезло, — сказал он. — Они идут по дешевке, потому что ножка одного из них была сломана, а потом починена не слишком квалифицированно. — Он внезапно распрямился, удивив меня своим ростом. Глаза у него были чуть раскосые, темно-темно-карие, и выражение их меня смущало. Мне было неловко в его присутствии, и легкая антипатия к нему стала превращаться в прямую неприязнь. — Пятнадцать фунтов за пару, — сказал он. — Но если вы готовы подождать и чуть-чуть приплатить, то я могу укрепить ножку и, пожалуй, отфанеровать стык. Тогда кресло будет прочнее, да и красивее.

— А таким, как сейчас, разве оно не годится?

— Вам годится, — пояснил молодой человек, — но если к ужину вы пригласите какого-нибудь грузного толстяка, то ужин свой он может закончить на полу.

Последовала пауза, во время которой я смерила его взглядом, как я надеялась, холодным. Глаза его искрились злорадным весельем, которое я вовсе не стремилась с ним разделить. Предположение, что на ужин ко мне станут приходить лишь грузные толстяки, меня не порадовало.

Наконец я выговорила:

— А сколько будет стоить починить ножку?

— Скажем, пять фунтов. И значит, вы приобретете кресла по десятке за штуку.

Подсчитав в уме, я решила, что могу себе это позволить.

— Я их беру.

— Хорошо, — сказал молодой человек; подбоченясь, он приветливо улыбнулся мне, как бы желая сказать, что сделка заключена.

Я подумала, что продавец он попросту никудышный.

— Вы хотите, чтобы я сейчас оплатила покупку или оставила залог?..

— Неважно. Заплáтите, когда будете забирать.

— А когда они будут готовы?

— Примерно через неделю.

— Вы не хотите спросить мою фамилию?

— Только если вы сами хотите ее назвать.

— А что, если я больше не появлюсь?

— Тогда, полагаю, кресла будут проданы кому-нибудь другому.

— Не хотелось бы прошляпить их.

— Не прошляпите, — сказал молодой человек.

Я сердито нахмурилась, но он лишь улыбнулся и направился к двери — открыть ее, чтобы выпустить меня. В дверь ворвался холод, снаружи моросило, и на улице стояла сумеречная темнота.

— До свидания, — сказал он, а я, постаравшись изобразить на лице ледяную улыбку благодарности, прошла мимо него во мрак и услышала, как зазвенел колокольчик, когда за мной закрывалась дверь.

День сразу стал хуже некуда. Удовольствие, которое доставила мне покупка кресел, было испорчено досадой на молодого человека. Я не склонна испытывать к людям неприязнь с первого взгляда, но тут я злилась и на него, и на себя за то, что оказалась столь уязвимой. Я все еще переживала в душе этот случай, когда шагала по Уолтон-стрит и потом входила в магазин Стивена Форбса. Даже уютное тепло внутри и приятный запах бумаги и типографской краски не могли развеять моего паршивого настроения.

Магазин располагался на трех этажах: на первом — новые книги, на втором — букинистический отдел со старыми гравюрами и в полуподвале — кабинет Стивена. Увидев, что Дженнифер, вторая девушка-продавщица, обслуживает покупателя, а кроме него в поле зрения находится лишь еще один клиент — пожилая дама в твидовой пелерине, поглощенная изучением книг в секции садоводства, я завернула было в маленькую гардеробную, на ходу расстегивая пальто, но тут же услышала характерную тяжелую поступь Стивена, поднимающегося из своего кабинета вверх по лестнице, и почему-то задержалась, дожидаясь его. Через секунду он появился — высокий, сутуловатый, в очках, с обычным своим выражением подспудной общей доброжелательности. Он был, как обычно, в одном из своих костюмов, всегда выглядевших на нем так, словно они нуждаются в хорошей глажке, галстук же его, даже сейчас, в первой половине рабочего дня, уже успел сбиться на сторону и обнажить верхнюю пуговицу рубашки.

— Ребекка, — проговорил он.

— Да. Я пришла.

— Рад, что перехватил вас. — Он подошел ко мне вплотную и понизил голос, чтобы не мешать клиентам: — Там внизу для вас письмо, его переслали с вашей прежней квартиры. Так что сбегайте-ка вниз и заберите его.

Я нахмурилась:

— Письмо?

— Да. Авиа. И все обклеено иностранными марками. Не знаю почему, но оно производит впечатление срочного.

Мое раздражение вкупе с мечтами о новых креслах отошло куда-то, уступив место внезапной тревоге.

— Это от мамы?

— Не знаю. Почему бы вам не пойти и не узнать?

По крутым, не покрытым ковровой дорожкой ступеням я спустилась в полуподвал, освещенный в этот хмурый день длинными полосками ламп дневного света, вделанных в потолок. Кабинет был, как всегда, вопиюще неопрятен: завален какими-то письмами, свертками, папками, кипами старых книг, картонными коробками и пепельницами, которые забыли вытряхнуть. Но адресованное мне письмо, положенное на самую середину торговой книги Стивена, было видно сразу.