Ионел Теодоряну - Меделень

— Можно войти?

— …

Снова постучала, резко и нетерпеливо.

— Ой!

И в ярости принялась сосать ушибленный палец… Потом ударила в дверь кулаком.

— …Разве нельзя войти? — спросила она у дверной ручки.

— …

И она стремительно вошла в комнату.

— Я пришла, чтобы…

— …

Спальня была пуста.

— Ага! — обрадовалась Ольгуца.

И отправилась в маленькую гостиную… Поскользнувшись на хорошо натертом полу, Ольгуца едва не упала. Сурово посмотрела на пол — думая об Анике, которая натирала пол до зеркального блеска, — и повернула обратно. Разбежалась и прокатилась по красноватого цвета катку… Буф, ударилась она руками о дверь гостиной.

— Что такое?

— Я споткнулась! — запыхавшись сказала Ольгуца, держась за ручку двери.

— Ты не ушиблась? — вскочила госпожа Деляну.

— Нет! — ответила Ольгуца, обретая чувство собственного достоинства.

— Что тебе нужно?

— Я пришла попросить бумагу, чернила, ручку, перо, промокашку… и транспарант! — добавила Ольгуца, переводя дыхание.

— Для чего? — рассеянно спросила госпожа Деляну, заложив рукой страницы книги, которую она дочитала до середины…

— Для того, чтобы сто раз написать, что я права!

— И двести, что не права! — добавила госпожа Деляну, кладя книгу обложкой вверх.

Ольгуца провела рукой по лбу, отбросив назад непослушные пряди волос… Госпожа Деляну открыла ящик маленького бюро розового дерева. Вынула пенал из японского лака и тонкими пальцами пианистки принялась разбирать его содержимое. От красного пиона ярким пламенем отделился лепесток. Ольгуца поймала его на лету, надула и хлопнула себя по лбу: пок! Госпожа Деляну вздрогнула от хлопка.

— Ты опять за свое… Смотри, какая красивая ручка.

Лоб у Ольгуцы нахмурился.

— …И новое перышко.

— Дай мне еще одно! — потребовала Ольгуца, протягивая руку с видом пикколо, недовольного полученными чаевыми.

— Пожалуйста… Это «клапс», — пояснила госпожа Деляну.

— Я не могу писать «клапсом»!

— Ну вот!.. А что тебе в таком случае нравится? Скажи!

— «Алюминиум», — обрадовалась Ольгуца, пряча «клапс».

— Вот, пожалуйста, «алюминиум»! А теперь ступай!.. И возьми чернильницу… да смотри не урони!.. Что тебе еще нужно, Ольгуца? — вышла из себя госпожа Деляну, видя, что она не уходит.

— Бумагу.

— Уф!.. У меня нет бумаги! — коротко ответила госпожа Деляну, закрывая свой бювар.

— Значит, можно не писать?

— Как это?.. Ступай сейчас же к папе и скажи ему, чтобы он дал тебе бумаги… сколько тебе надо!

— Мама, я не могу открыть дверь!

В сердцах бросив книгу на бюро, так, что помялись страницы, госпожа Деляну распахнула дверь перед ее величеством Царицей Баловницей.

— Папа, мама послала меня к тебе за бумагой.

— Для чего, девочка моя? — спросил господин Деляну, складывая газету.

— Меня наказали, папа! Разве ты не знаешь?

Поставив чернильницу на стол, Ольгуца заботливо сняла пепел с папиросы, положила на ладонь и дунула в сторону виноградника.

— Пойдем ко мне в кабинет, Ольгуца, я тебе дам бумагу.

— И транспарант, папа.

— И транспарант.

Ольгуца протянула руку к хрустальной чернильнице.

— Подожди, я отнесу ее, — галантно предложил господин Деляну.

— Merci, папа.

Ольгуца сунула газету под мышку и с величайшей готовностью отправилась следом за господином Деляну.

Дубовый письменный стол был похож на своего хозяина: завален книгами по юриспруденции и набит лакомствами для детей.

— Вот, Ольгуца, это от мамы…

И он протянул ей стопку белой бумаги и транспарант в чернильных пятнах.

— А это от меня, угощайся…

Он протянул коробку с ярко-зелеными мятными конфетами.

— …И обещай, что будешь слушаться маму и не будешь ее огорчать.

— А если я права, папа! — сказала Ольгуца, грызя конфету.

— Полно, Ольгуца… Когда бывает права мама, ты не можешь быть права.

— Почему ты смеешься, папа? — спросила Ольгуца.

— У меня мелькнула одна мысль!..

— А я знаю, какая!

— Ольгуца, пусть взрослые знают… А ты себе играй!.. Вернее, иди и пиши то, что тебе велела мама…

— Папа, ты на меня сердишься?

— Нет! За что?

— Значит, я была права. Merci, папа!

Дэнуц вошел в сад, крепко сжимая руку Моники, — так грозный муж ведет домой свою неверную жену. Моника послушно шла за ним, глядя в небо… Вечерняя заря была красная, точно опрокинувшаяся на небе корзина черешен.

Дэнуц знал, что он должен отомстить, но не знал, с чего начать. Гнев у него мало-помалу проходил. И это-то его и возмущало!

— Почему ты идешь так медленно? Ты что, не можешь идти быстрее? — прикрикнул он на Монику, ускоряя шаг.

Моника пошла быстрее. Они почти бежали, словно на них вот-вот должен был хлынуть проливной дождь, а зонта у них не было.

— Куда мы идем, Дэнуц?

— Не твое дело!

«Сердится, бедняжка!» — посочувствовала ему Моника.

— Знаешь что? Побежали наперегонки, Дэнуц?

— Нет.

— Ну, тогда сядем на траву.

— Нет.

— Ну, как хочешь!

— Я так хочу!

— Ты сердишься на меня, Дэнуц?

— …

— Почему ты мне не отвечаешь?

— …

— Ты не хочешь со мной разговаривать?

— Нет.

— Тогда я уйду.

— Постой.

— Даже если я не хочу?

— Да.

— Как? Ты меня не пустишь?

— Не пущу.

— Дэнуц, что это значит?

— Ничего!

— Ты плохо воспитан!

— Ага, ты меня оскорбляешь?.. Ну, погоди, я тебе задам!

Резким движением он схватил ее за косы и дернул. Моника сжала зубы; глаза ее под насупленными бровями потемнели…

— Ты хочешь меня побить? — задыхаясь, спросила она.

— Да! — буркнул Дэнуц, не зная, как поступить с человеком, который разговаривает вместо того, чтобы драться и кричать.

И он еще раз неловко дернул ее за косы… И, не успев понять, почему косы вдруг выскользнули у него из рук, он почувствовал боль в пальце…

— Ой!

Моника отпустила его палец.

— Кусаешься? — грозя кулаками, спросил Дэнуц.

— И царапаюсь.

Взгляд Моники и ее поднятые руки заставили его отступить. Совсем другая Моника стояла перед ним, защищая прежнюю.

— Я с девчонками не дерусь!.. Иди домой и скажи, что я тебя побил, — сказал он с вызовом. Он был очень бледен.

— А я не ябедничаю… как ты наябедничал на Ольгуцу. И я еще тебя пожалела, вместо того чтобы встать на ее защиту… Поделом мне! — всхлипнула Моника, вытирая рукавом глаза.

— …Ты обиделась? — в растерянности спросил Дэнуц, видя, что она плачет.

— Не разговаривай со мной.

Дэнуц долго глядел на светлые косы, которые вздрагивали на спине у Моники… Потом он потерял ее из виду.

«Лучше бы поиграли в лошадки, — вздохнул он, понимая, какими прекрасными вожжами могли быть косы Моники и как трудно ему теперь будет вновь завладеть ими. — До чего же я был глуп…»