Карл-Йоганн Вальгрен - Ясновидец:

Дойдя до этой части повествования, Розалинда начала тихо всхлипывать. Кот словно сошел с ума, он выгибал спину и шипел так, что брызгала слюна. Садовник начал гоняться за ним по комнате, перевернутая мебель и разбитая посуда — результат этой погони. Когда он загнал кота в угол, тот внезапно гигантским, почти неестественным прыжком бросился на него и выцарапал глаз. Садовник осел на пол, крича, что ничего не видит. Кот в суматохе исчез.

— Где он теперь? — спросил судья. — Где-то в доме, — ответила жена. — Служанка слышала, как он возится на чердаке, но подняться не решилась, зверь совершенно безумен.

Они спустились в салон. Прислуга вернулась к работе. Садовник сидел теперь на стуле, врач щупал у него пульс. Судья спросил, где ружье — там, где и всегда, в сарае для садового инвентаря.

Через несколько мгновений судья был на чердаке. Слабый свет из чердачных окошек позволял ему кое-как ориентироваться в темноте. Тем не менее он все же споткнулся о старый дорожный сундук и громко выругался, ударившись рукой о потолочную балку. Исцарапанная рука снова заболела, и он вздрогнул, вспомнив о словах жены — у кота могло быть бешенство.

Все было тихо. До него доносились только приглушенные голоса снизу — начали накрывать к ужину. Кот, наверное, уже удрал, подумал он. Надо будет завтра вызвать егеря.

Несколько мгновений он постоял с закрытыми глазами, представляя себе, как он будет развлекаться с девочкой-служанкой. Она не будет протестовать, что бы он с ней ни делал — слишком молода, слишком напугана и беспомощна. Он мог бы даже убить ее.

Он уже был готов вернуться, как вдруг услышал какие-то звуки на крыше. Один из люков был приоткрыт, под ним стояла лестница.

Он вылез на крышу, чувствуя какое-то странное головокружение. Под ним простирался город, церковь Святой Марии, ратуша с ее шпилем, Артусхофф, Ланге Гассе и Лангер Маркт. Игрушечные корабли в гавани. Вдали поблескивала Висла и море.

И вдруг он услышал в себе голоса: голос утопленной им когда-то десятилетней девочки, хрип проститутки, которой он отрезал грудь в борделе в Кенигсберге, голос девочки, много лет назад бросившейся на него с ножом в гостинице в Данциге. Потом он услышал смех, истерический смех, шипение безумного кота и мучительное бормотание аббата, когда его тащили на эшафот.

Не схожу ли я с ума, подумал он.

На коньке крыши он увидел кота.

Тот стоял на двух ногах, как человек, и смеялся ему в лицо совершенно человеческим смехом, даже уголки пасти были приподняты. Теперь он слышал его совершенно ясно, кот говорил странным, пугающе беззвучным голосом. Подойди поближе, я же совсем рядом, сказал кот, подойди поближе. Судью сотрясал необъяснимый озноб. Я сошел с ума, подумал он, вот так, сразу, в одну секунду, сошел с ума.

Но что-то тянуло его вперед; это кот, подумал он, кот заставляет меня идти по мокрой от дождя крыше.

В саду, метров пятнадцать под собой, он увидел жену. Она крикнула ему, чтобы он был поосторожнее, но голос звал его дальше; вернее, не голос, а голоса, сотни голосов, они словно соединились в хор в его душе, и эти голоса звали его вперед, вперед, любою ценой — вперед. Это было невыносимо, голоса не умолкали ни на мгновение, они толкали его все дальше, к коньку крыши, где на задних лапах стоял кот и улыбался ему — улыбался совершенно человеческой саркастической улыбкой.

Внезапно он ощутил сильнейший зуд в своем изуродованном мужском органе. Он никогда не испытывал ничего подобного — словно бы тысячи блох кусали его в промежность, зуд было совершенно невыносимым, он никогда не думал, что такое возможно.

Его жена, почтенная Розалинда фон Кизинген, с ужасом следила из своего партера в саду, как он балансирует на крыше. Позже она вспоминала, что он двигался, словно в воде, движения его были неестественно медленными, и когда он упал, то падал тоже немыслимо медленно, широкой плавной дугой, прямо на выложенную камнями площадку.

С точки зрения кота все выглядело по-иному. Он видел перед собой неуклюжее животное, пытающееся скрыться от истинного или воображаемого преследователя. В глазах у этого животного застыл ужас жертвы… Но более всего он был удивлен своей собственной позой — с чего бы ему стоять на задних лапах и ухмыляться до отвращения человеческой ухмылкой?

В деревне Фосса в Абруццах человек приоткрыл дверцу платяного шкафа. На стене, позади вешалок для одежды, мгновенно возникло изображение демона. Зрелище привычно ужаснуло его, поскольку физиономия была страшно изуродована — нос отрезан, один глаз выколот, оба уха вырваны с корнем.

Человек, задыхаясь, захлопнул дверцу и со стоном опустился на пол, влекомый не только неумолимой силой земного притяжения, но и страхом, терзавшим его вот уже несколько долгих недель. Его поддерживала только его вера. Вера… люди, отравляя себе существование, часто путают веру с раскаянием и страхом перед жизнью — жизнью, полученной ими в дар, хотя они никого об этом и не просили.

И, заранее зная, что его ждет, он снова открывает дверцу. Так было все эти месяцы: жуткие сюрпризы подстерегали его и повторялись, сковывая душу его леденящим ужасом, до тех пор, пока он не переставал им удивляться. Поэтому он знает, что на этот раз мерзкая картинка исчезла, шкаф пуст, если не считать пакетика с нафталинными шариками от моли, сумки с инструментами, да еще пальто, черного, с кожаным кантом, его защиты от ночного холода и ужасов.

Кошмары, думает он в отчаянии, разглядывая стену, с которой всего только несколько мгновений назад на него глядела дьявольская рожа, эти до жути реальные кошмары, заставляющие его бояться сна, как болезни. Но человек не может обходиться без отдыха, и на рассвете он погружается в полудрему. Он не доверяет собственному организму, не считающемуся с его волей и оставляющему его душу на произвол демонов, появляющихся в его снах без приглашения.

Верный девизу — уловки сатаны так же многочисленны, как и грехи человеческие — он пытается укрепить свой дух. Вера поможет ему, думает он, проклиная эту комнату, настолько ставшую его тюрьмой, что он не решается покинуть ее даже днем, потому что демоны, как надзиратели, стерегут двери, эту комнату для проезжающих в Богом забытой итальянской деревушке, куда он приехал, повинуясь святому долгу, долгу настичь соперника. Но соперник оказался сильнее, чем он мог предположить — он никогда в жизни не сталкивался с иллюзиями и кошмарами такой силы и правдоподобия.

Он лег на кушетку и закрыл глаза. Внезапные видения наяву, при ярком дневном свете, посещали его все чаще в последние дни, так же как и сны — это были уже не сны, а реальные страсти в таинственной, полной ужасов стране.