Андрей Хаас - Ярость

Не хуже других понимал это и Андрей Андреевич. Три дня в неделю он читал здесь курс основ кураторской работы и вел несколько факультативов по истории перформанса. Кроме того, у него, как у международного куратора, были в школе еще и свои персональные ученики: художники и молодые искусствоведы.

Оказавшись наконец на месте, Горский привычно раскланялся с коллегами и вошел в кабинет ректора. Зиновий стоял, скрестив по-наполеоновски руки, и смотрел в окно на панораму лежащего под ногами Петербурга.

– Ну наконец-то! – расстроенно воскликнул он. – Андрей Андреевич! Выручай! Тут у нас такая игра начинается, прямо не знаю, за что и хвататься.

– Что за игра, кто начинает? – усаживаясь в кресло и закуривая, поинтересовался Горский.

От одолевавшего его волнения Зиновий растерянно взмахнул руками. Бывший физик-теоретик и душа известной компании шестидесятников, Зиновий ровным счетом ничего не смыслил в искусстве, но, каким-то чудом заполучив себе здесь должность директора, он уже пятый год правил этой маленькой империей, ведя ее работу со значительным размахом и всем положенным представительским блеском. Впрочем, иногда, когда в «Art-On» случались непредвиденные авралы, Гейману начинало казаться, что его трон опасно вибрирует. Теряя голову, он превращался в растерянного и машущего руками истерика. Вот и сейчас его взвинченное состояние говорило о кризисе, – небрит, что для него несвойственно, покрасневшие навыкат глаза. Обуреваемый какой-то тревогой, он нервно прикурил очередную сигарету и принялся ходить по кабинету.

Горский с вежливым равнодушием наблюдал за невротиком и безмолвствовал, хорошо зная – рано или поздно беготня закончится и Зиновий начнет вываливать новости. Наблюдая сегодняшнее смятение директора школы, Горский еще и злорадно любопытствовал – обычно в таких случаях он просто наслаждался его научным невежеством, ну а теперь – и паникой.

Горский и Гейман были примерно одного возраста, немного за пятьдесят, роста чуть выше среднего, оба носили очки и неразумно много курили. Горский был худ, как вобла, и всегда аристократически бледен, а розовощекий Гейман упитан и крепок. Горский не смущался сыплющей пыльцой перхоти плохо чесаной шевелюры, а Гейман заботливо пестовал свои светло-русые волосы. Горский был вечно небрит и, как все интеллигенты, немного неряшлив в одежде, а ухоженный Гейман одевался по моде и педантично следил за собой. Но к тайной радости одного и тихой зависти другого, непрезентабельный ученый сухарь Горский был еще и необыкновенно плодовит детьми от разных жен, а худая, как велосипед, анорексичная подруга Геймана, рядившая его в модные тряпки с миланских распродаж, даже думать не могла о детях. И тем не менее Андрей Андреевич и Зиновий Брониславович были давнишними коллегами, совместная работа сблизила их интересы, и они многое доверяли друг другу в сложных делах крутившегося вокруг них галерейного бизнеса.

Пройдя несколько кругов по кабинету, Гейман достиг нужного самовозбуждения и эмоционально начал:

– Как ты понимаешь, на «Арт-Манеж» высадился целый десант! Коллекционеры, критики, пресса! Народу понаехало, глаза бы мои их не видели, но, к счастью, в этом году вся организация без проколов: галереи собраны, места проданы, реклама висит, приглашения разосланы. Как говорится, все на низком старте. И вот за два дня до открытия – началось! Посыпались очень странные новости, и в буквальном смысле возник необыкновенный ажиотаж! Вообрази себе, что еще вчера утром у нас было всего восемнадцать заявок от прессы, а уже к вечеру, под занавес, на сегодняшнее открытие аккредитовалось еще около сорока новостных агентств и телеканалов! С чего бы это? А? Я такого интереса газетчиков к современному искусству вообще не припомню! Им всю ночь готовили дополнительные беджи, и даже пришлось увеличивать фуршет! Но все это так, пена. Главное в том, что наш Дольф, как только узнал об этом, так мне сразу и заявил, что постарается акцентировать внимание прессы только на окончании своего проекта.

– Что это значит?

– Ну как же! Близнецы закончили «Картину Жизни»! – Зиновий воздел руки к небу и нервно хохотнул. – А ты уже знаешь, что он сделал сегодня утром? Он приказал переделать свой стенд!

– Вот оно что, – раздумывая над услышанным, Горский почесал лоб. – Он звонил мне вчера и что-то странное рассказывал про новые планы, но я был занят и толком его не слушал…

– Ты просто еще не все знаешь!

– А что я должен знать? – Горский встал и взволнованно прошелся по кабинету. – Мне все утро кажется, что все знают больше меня. Это просто наваждение какое-то! Просвети меня, пожалуйста! И что за суматоха вокруг новых художников?

– Это еще не суматоха, – суматоха впереди. Вот, послушай, выясняется, что Дольф раскидывает новичков по своим карманным галереям и собирается завесить весь стенд «Картиной Жизни».

– На радостях окончания проекта?

– Не угадал. Вчера на «Сотбисе» «Среди волн» ушла за сто пятьдесят тысяч евро!

– Вот это новость! – удивленно присвистнул Горский. – И кто купил?

– Пока никто не знает, а Дольф молчит, как мумия. Но это и не важно. Как ты понимаешь, даже анонимная, эта продажа сама по себе небывалый прецедент. Кто бы мог подумать, конец такого сомнительного проекта – и тут такой скачок цен! У меня почтовый ящик просто лопается от писем, информация идет, как цунами. Но и это еще не все! Ночью из Франции прилетел Тропинин, и, против всех ожиданий, вернулся оттуда злой как черт. Не знаю, что у них там произошло, но еще до его приезда Дольф меня просто убил, – выясняется, что Тропинин прилетел требовать от меня отчета. Дольф мне так и сказал с ехидной улыбочкой: «ЧТО прилетает посмотреть на работы ваших выпускников, он хочет знать, на что у тебя тратятся его деньги!» Представляешь? Как будто «Картина Жизни» не наш проект! Гадина неблагодарная! Я в полной растерянности! Что мы будем показывать? Кто из наших участвует в Манеже?

– «ФРАУ», сумасшедший чучельник Голенков, Соня Штейн и «Global Tool».

– И все? – Зиновий, задумавшись, поморщился.

– А что, мало? Это наши лучшие художники за последние три года. Остальное – совсем зеленая молодежь.

– Я как подумаю о приезде ЧТО, мне тошно становится, – заныл Зиновий, хватаясь за щеку, как будто у него заболел зуб.

Горский улыбнулся ему на это ничего не выражающей улыбкой и поинтересовался:

– А когда он появится?

– Дольф пробормотал что-то неопределенное. Медлить нельзя! Срочно отыщи своих художников, а не то он опять выдаст нашу работу за свои успехи.

– А-а! – раздумчиво протянул Горский. – Все ждут очередного разгрома.

– Нет! Подлинная причина шумихи в том, что в Петербург прилетела Руф Кински, – прошипел Зиновий.