Андрей Хаас - Ярость

– Ты должен вернуться к живописи.

Удар, который нанес Горский, пришелся в самое больное место. Тимур нахмурил лоб и задумался.

– Я просто убежден, все эти недоразумения и личные переживания не должны заслонять от тебя главное – художник должен рисовать, – осторожно продолжил свои увещевания Горский.

– Ничего я вам не должен, – упрямо прошептал Тимур.

– Не мне – себе! Художник не должен прерывать свое творчество, не должен останавливаться, нужно все время работать.

– Не знаю, – устало и подавленно произнес Тимур. – Мне тяжело в последнее время. Я погружаюсь в ужасную депрессию.

– Тебе тяжело оттого, что ты не рисуешь, вот и мучаешься, – безжалостно добил его Горский. – И чем дольше ты будешь тянуть, тем тяжелее будет с каждым днем.

– Вот как? – горько усмехнулся Тимур. – Тяжелее с каждым днем? Да я и так уже ничего не чувствую, из меня давно весь воздух вышел.

– Работай! – с жаром накинулся на него Горский. – Не обманывай себя! Восьмидесятые прошли, девяностые тоже, время поменялось, и сейчас вокруг нас совсем другой мир. Да, он жестче, циничней, но в нем больше возможностей. Почти все твои ранние работы в музеях и частных коллекциях. Многие из тех, с кем я общаюсь, даже считают тебя гением, но даже это не может служить оправданием пустой траты времени.

– Так, значит, есть еще те, кому нравятся мои картины? – насмешливо воскликнул Тимур.

– Конечно, и немало. Но есть и те, кому плевать. А ты чего хотел? Нравиться всем?

– Ничего я не хотел, – махнув в себя рюмку водки, признался Тимур. – Все, что я делал раньше, мне наскучило, повторяться не могу, а то, что все делают сейчас, – смешно. Я не вижу ничего впереди. Одна муть.

– Ты спрашиваешь, зачем я просил тебя прийти? – неожиданно дотрагиваясь до его руки, спросил Горский. – У меня к тебе предложение. Я затеваю новый, на этот раз совершенно фантастический проект и приглашаю для участия самых сильных художников. Я предлагаю тебе участвовать.

Тимур недоверчиво усмехнулся.

– Нет! Нет! – замахал руками Горский. – Ты будешь общаться только со мной, и никто не будет тебе указывать или вмешиваться в твою работу, ты будешь совершенно свободен. Напиши ряд работ. Общее название проекта «Ярость». Я подготовлю выставку, напечатаем каталог, продадим картины, и тогда увидишь – твое самоощущение просто взлетит вверх. Ты смоешь всю эту старую шелуху и воспрянешь духом. Не спеши отказываться, подумай. Не стоит так пренебрежительно относиться к коммерческим галереям. Уже давно прошли те времена, когда иностранцы с пачками денег рыскали по мастерским и художники сами продавали свои работы. Сейчас торговля, которой ты так брезгуешь, смещена в галереи и художнику нужно только рисовать.

– Мне нужно вернуть Соню, – с болезненной безнадежностью признался Тимур.

– Не городи огород, – стараясь развеять его неуверенное состояние, с энтузиазмом воскликнул Горский. – А если тебе так до зарезу нужно ее увидеть, нет ничего проще – приходи завтра в галерею, Соня приедет в «Свинью» в девять вечера. Я приведу ее к тебе, если уж на то пошло, только соглашайся.

Тимур изумленно выпучил глаза.

– Приведете? Вы?

– Ну да! Штейн теперь у нас звезда, и мы будем заниматься ее продвижением. И пожалуйста, брось ты эти мрачные настроения. Все, что ты видел на выставке, всего лишь технологии современного перформанса. Ты же не обижаешься на театральных драматургов? Вот и здесь то же самое! Смотри веселей. Я же тебя знаю, ты весельчак по натуре. У тебя обычная творческая абстиненция. Начни рисовать, иначе действительно сойдешь с ума. Поверь мне – такие как ты засыхают без кисти в руке. Выпусти собственную ярость на холст, и ты заново переродишься.

На этом, как показалось Андрею Андреевичу, невероятно остром психологическом моменте он мгновенно покидал в портфель свои бумаги и, пожав сухой ручкой горячую ладонь Тимура, поспешно убежал. Как только за ним закрылась дверь, за столик к Тимуру подсели Митя Сотин, Иван Жеребов и Илья Камакин – неразлучная троица завсегдатаев «Гиперборея», старинные приятелей Амурова еще с юношеских лет.

– Кто тебя вялил? – густым басом затребовал отчета Митя Сотин, художник-нонконформист, великан в перепачканной масляными красками тельняшке.

– Да так, звали в светлую жизнь.

– Забудь, – наставительно загудел Сотин. – Светлой жизни не бывает, у нас тут всегда темно. Давай лучше выпьем.

– Выпьем? – задумчиво повторил Тимур. – А чего обмываете?

Илья Камакин, из-за своих усов карикатурно смахивающий на Сальвадора Дали, состроил глумливую рожу.

– Сотин отца своего покрестил.

– Да уж, – задумчиво поглаживая себя по огромному лбу, признался Сотин. – Дожили мы, господа сакральные подонки, докатились. А что оставалось делать? Раз уж нас всех без спросу сделали душеприказчиками этой Богом забытой земли, чего же мне не стать крестным отцом родного папаши? Вся сущность нашей мерзкой планеты – убиение и пожирание, а тут еще типический конфликт отцов и детей. Ежли б я его в храм не свел, может, он и не жил бы теперь.

– А я этого хлыща знаю, – откупоривая принесенную из ночного магазина бутылку коньяка, вернул всех к предыдущей теме Камакин. – Куратор из «свинищи», искусствоведишка, словоблуд. Похотливый дедок, между прочим, любит малолеточек окучивать.

Услышав про малолеток, Тимур встрепенулся и напряженно уставился на Камакина.

– Каких еще малолеточек?

– Да студенток своих, – охотно сообщил Камакин. – Чего предлагал-то? Грант распилить?

Камакин засмеялся, а Тимур изменился в лице и сжал под столом кулаки. Ему вдруг представилось, что желчный Камакин совершенно не случайно упомянул про окученных студенток любвеобильного Горского.

– Да ладно, не хочешь, не говори! Нам чужие секреты не нужны! – с деланным равнодушием прибавил Камакин.

– Ну не томи, разливай! – прикрикнул на него Сотин. – Пора увлажнить потроха.

Когда Камакин наконец закончил свои манипуляции с бутылкой, тощий график Жеребов поднял налитую до краев рюмку и, капая себе на брюки коньяком, радостно заявил:

– Действительно, плюнь ты, Тимоша, на «светлую жизнь», у нас тут своя тусовка! Не хуже всего остального. Плюнь, не думай. Все вокруг выставляют одинаковое говно и чувствуют себя прекрасно. В этом и заключается потерянный нами кусок истины, который мы ищем всю жизнь.

Тимур угрюмо взглянул на философствующего Жеребова, но ничего не ответил. Художники дружно выпили, и Камакин, насвистывая популярную песенку, принялся разливать по второй.

– А ты чего? – удивился Сотин, видя, что Тимур по-прежнему нерешительно греет свою рюмку в руке.

– Да чего-то не лезет, – подавленно признался Тимур. – Пейте сами.