Сюльви Кекконен - Современная финская повесть

— Пора идти. Он не пришел, а мне некогда прохлаждаться. Ну, до свидания. Кланяйся тете, Пентти, Кайсе и Эсе.

— Спасибо.

— Так будь здоров.

— Будь здоров.

У него-то время есть. И никто его не ждет. А ту, которую ждет, он ждет со страхом — вдруг сейчас явится? Когда-нибудь, конечно, явится. А пока, в такие вот тихие минуты, когда клуб еще не наполнился, можно подождать и чего-то другого, про что знаешь: хоть оно не придет ни сегодня, ни завтра, но все-таки может поспеть раньше той, другой, которая обязательно явится в конце концов, пока развитие не пошло вспять.

Изжога.

Он попросил воды и проглотил таблетку.

Когда клуб начал заполняться и шум усилился, он ушел. По улицам и стенам домов растекалась воскресная скука. Город бездействовал. Почему он не уехал на дачу?

Из-за юбилея. Нашел причину. А может, все-таки туда пойти?

Он посмотрел на часы. Еще не поздно. Пойду, и все.

Он взял такси и поехал в старый ресторан. Когда он спросил у швейцара, здесь ли празднуют юбиляры, швейцар ему улыбнулся и проводил в дальний зал. Там пели. Старые, скрипучие голоса. Он знаком позволил швейцару уйти и остановился за дверью. Когда он ее приоткрыл, песня зазвучала громче:

Он прижал лицо к дверной щелке. Длинный стол, белая скатерть, на столе цветы, за столом мужчины с разинутыми ртами, в белых шапочках, на лицах благоговение и торжественность. У него мелькнула мысль о том, что он-то без шапочки, но это сразу забылось. Он увидел маленький город, отель и сад за окном. В белой ночи повсюду, куда только хватал взгляд, стояли деревянные дома, светлые и низкие. Справа от него сидел Матти и канючил:

— Пойдем в другое место. Еще не скоро начнется. Здесь мне больше не дают пунша, сволочи, хотя я студент. Пьян, мол, а я и не пьян..

Он раздраженно взглянул на Матти. Сам он только что пришел. Мама стояла в воротах и смотрела, как он уходил, потому что он шел в центр города. Накануне вечером мама тоже смотрела, как они пели на ратушной лестнице. В галдящей толпе он заметил ее — маленькую, темноволосую, с блестящими глазами женщину. И дядю Лэви, и Таави из Расиперя, старого слесаря, у которого он числился учеником два последних лета. На самом деле он просто у него работал. Это было неприятно. Маму очень мучило, что ее сыну, лицеисту, приходится работать. Ведь другие лицеисты не работали. По крайней мере последнее лето. Другие гуляли с тросточками по улицам и красиво говорили о красивых вещах. Молодые господа. А ее сын работал, да еще слесарем, хотя ему и подобало место получше. И на сплаве мальчик трудился, а все-таки сын бургомистра приходил к ним, к ее Хейкки, в их маленькую кухоньку и комнатку.

Мама знала, что мальчики задумали убежать на северные заводы сплавлять лес. Поэтому-то сын бургомистра и говорил с Хейкки так долго и горячо. Мать смутно догадывалась, что мысли мальчиков стремились еще дальше этих заводов, и она боялась за них.

Но когда потом сын бургомистра и некоторые другие исчезли и про них стали говорить, что они ушли на северные заводы, мама успокоилась: Хейкки остался. Хейкки пошел на работу в акционерное общество древесных материалов и собирался осенью поступить в политехнический.

Ему привиделась широкая река, небольшие островки, а между ними — протоки. Светало. Трое ребят сидели на траве у реки.

— Хорошо, что никто из нас не провалился при этих господах из Хельсинки.

— Я бы русский ни за что не сдал, если бы строго спрашивали.

— И я тоже.

— Ну, а теперь в дорогу.

— Я, пожалуй, останусь.

— Да почему? Я же сказал, что деньги будут.

— У вас другое дело.

— Да какое другое? — настаивал Карл.

Он молчал. У него нет никого, кроме матери. Теперь его очередь позаботиться о ней. Скажи он это приятелям, они все равно бы не поняли. У них не было таких забот. Они не знали, что такое бедность, не знали, что это значит, когда нет денег даже на селедку и приходится покупать селедочный рассол и макать в него картошку на щепочке.

Он это знал. Его отец был простым учителем и умер, когда ему исполнилось девять лет.

Он открыл дверь и подошел к столу. Ректор Маттиас Палмрот сидел возле двери. В прошлый раз Матти тоже был организатором встречи. Он притронулся к его плечу.

— Матти, привет. Извини, что опоздал, и у меня, к сожалению, нет шапочки, но...

— Добро пожаловать, сейчас добудем тебе стул.

Он поздоровался с одиннадцатью стариками, пожал одиннадцать рук, повторяя: добрый день, давно не видались, и обменялся с каждым несколькими словами. О здоровье, благополучии. Каждый уверял, что последние десять лет был здоров и благополучен. То же говорилось и десять лет назад, когда он пожимал семнадцать рук. Шестеро здоровяков за это время умерли. Организм не посчитался с их уверениями, он не пожелал идти в ногу с временем, не отставая от прогресса.

Ему дали стул, и он сел. С одной стороны оказалось брюхо Эйнари, с другой — лысина Виллэ. Эйнари, пожалуй, слишком толст. Он пыхтит, на кончике носа и на лбу у него поблескивают капельки пота.

Этот Эйнари не придет сюда больше через десять лет, подумал он и вспомнил тех, которые ушли. Четверо из шестерых были толстяками. Виллэ хорошо сохранился. Он офицер.

Маттиас встал и постучал ложечкой по стакану.

— Дорогие господа, в жизни каждого человека непременно есть школьные годы и школьные друзья. Поскольку мы собрались сегодня в этом старом ресторане, в его старом зале, чтобы оживить в памяти события почти полустолетней давности, я верю и надеюсь, что...

Он не мог заставить себя слушать. Ему вспомнилось, что именно так Матти начал свою речь и десять лет назад. Ничего удивительного. Ведь он — ректор, которому приходится держать речь каждую весну и который, по свидетельству некоторых учеников, произносит ее всегда одинаково: «Мы также заметили, что в старших классах ум мальчиков одерживает верх над усидчивостью девочек...»

Он разглядывал стол: начальник губернской канцелярии, аптекарь, полковник, советник по усадебному праву, директор банка, камергер, лесничий, доктор, советник по хозяйству и пастор.

Всё люди преуспевающие: с геморроями, знаками отличия, склерозированными сосудами, акциями и ценными бумагами, с хорошо устроенными детьми и устраиваемыми внуками. Среди них и он. И оратор. Жизнь прекрасна. Словно вторая молодость. Так они говорят.

А ведь на самом деле мы никогда не жили, А если и жили, то давно забыли об этом.

Как это могло случиться? То, что мы превратились в груду старого мяса и в мыслях у нас нет ничего, кроме маленькой кучки денег, которую нам удалось сгрести, да изжоги в желудке. А ведь, кажется, только что мы с этим Виллэ...