Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

— Мам! Мам! Ты чо!

В этот вечер Клаву хлестанул и Павел. Когда она привела Ленечку домой темными, но не поздними осенними сумерками, отец расхаживал перед подъездом. В плаще и шляпе — фигура его выражала угрюмость и злобу. Увидев Клаву с Ленечкой, он двинулся угрожающе навстречу, вырвал Ленину руку из руки матери.

— Я же тебе сказал, чтобы ты не появлялась! — крикнул он. — Хочешь, чтобы заявил, куда следует? Чтобы тебя спровадили, откуда пришла? Надо же! Ворует ребенка, когда захочет и как захочет!

Мимо прошли две соседки, но Павел пара не сбросил, напротив, сильнее поддал. Голос его звенел:

— В школе я уже скандал учинил. Там тебе ребенка больше не отдадут.

Он схватил Леню за руку, держал его, точно вещь, не обращая на него никакого внимания. Но Леня ничего не сказал.

Потом бывший муж повернулся, двинулся вместе с сыном к двери.

Клава плакала, а Леня растерянно оглядывался на нее.

И вдруг она сорвалась с места. Кинулась к двери, наперерез. Закрыла собою проход.

— Слушай, ты! — крикнула она, чувствуя, как в ней просыпается прежняя Клавдия, всемогущая, уверенная в себе, — нет, нет, не начальница базы, а просто молодая, сильная, умная баба.

— Слушай, ты! — повторила она, вскипая все больше. — А не ты ли лежал на диване перед телевизором и требовал: давай цветной! Не ты ли любил сладко пожрать и попить — за чей это счет? Не ты ли ворчал, когда от тебя требовалась малейшая забота о доме, о ребенке, о семье? И ты, выходит, чистенький! Моралист! Ты не разделяешь со мной моей ответственности? Да! Конечно! Ты только жрал! Ты только потреблял! Радовался! А теперь уверен, что имеешь права на ребенка? Почему?

Павел отшагнул назад от Клавы, смотрел на нее, пораженный, округлив глаза, приоткрыв рот, даже, кажется, испугавшись.

— Почему? — крикнула Клава в приступе ярости, подступая к нему на шаг. — Почему? — закричала она отчаянно и вновь придвинулась на шаг. Он отступал. — Почему?

Наконец эта безвольная тряпка, этот Павел собрался с силами, взял себя в руки.

— Почему? — крикнул он бессмысленно. И ответил с не очень большим смыслом: — Потому!

Борьба продолжалась.

Теперь она обретала чувства. Павел вызывал в Клаве ненависть.

Клава в Павле — страх. Прикрытый, припудренный липовой правдой, но страх.

Иногда Клаве казалось, что он готов отдать ребенка, — легко ли мужчине воспитывать сына, когда он еще собственную судьбу надеется устроить, — и лишь его мать противится этому. Мать и чувство непричастности к нечистому прошлому Клавы.

Тетя Паша поддерживала Клаву, говорила, да, кто оправдывает, худое оно худое и есть, за грех человеку всю жизнь душой-то раскаиваться, потому он и человек. Но ведь закон тоже не разотрешь. И коли по закону свое отбыла, отстрадала, значит, должно же милосердие голос подать, в конце-то концов. Каяться всю жизнь — это да, но наказанной быть до смертного часа, разве это справедливо?

Наказывают закон и совесть, говорила тетя Паша, совесть навсегда, а закон — на время.

На время!

И отправляя письмо, готовясь отстаивать материнские права, Клава начинала мыслить практично и в свою пользу.

Из письма:

«Когда я встречаю сына после школы, то приношу ему еду или те лакомства, фрукты, какие он любит. Принесла пирожки, говорю: «Сынок, придешь домой, попей чай с пирожками». И вот недавно он мне так зло ответил: «А где этот чай?» И я поняла, что если дома нет бабки, ребенок остается голодным или ест всухомятку. Это при живой матери?»

Еще из письма:

«Мой сын, как все дети, лишенные элементарного внимания со стороны родителей и чувствующие давление на их психику со стороны одного из них, очень замкнутый, тихий, занятия для себя находит сам, он любит сидеть в уголочке, чтобы никому не мешал, и все что-то плетет из проволоки или возится с велосипедом. Ему необходимо посещать какую-нибудь спортивную секцию, так как у него развивается искривление позвоночника и сутулость. Но, как видно, отца это мало беспокоит».

Опять из письма:

«Я как мать знаю все нюансы детского сердца моего сына. У нас взаимопонимание обоюдное. Мы обходим теперь вопрос о встречах. Сын звонит и сам напоминает мне: «Сегодня я буду кататься на велосипеде». Или: «Сегодня, в три, я иду в библиотеку». Я иду к нему, и мы вместе бродим по улицам. Иногда просто молчим, ни о чем не говорим, но я понимаю, что творится в сердце сына. Я ужасно измучена, как и мой сын, этими встречами украдкой. На сколько хватит нас с ним? Не могу ответить. А как жить? Как жить дальше? Ответа не нахожу».

В этой истории есть еще один пик, еще одно напряжение душевных сил — и матери, и отца, и сына. Если бы можно замерить осциллографом силу их порывов, все три кривые рванулись бы до предела вверх, означив свое чувство.

Клаву вызвали в опекунскую комиссию гороно. Она удивилась, ничего не поняла и пришла. В комнате, кроме незнакомой безликой женщины, сидели Павел и его мать. Женщина из комиссии говорила сухо, выспросила у Клавы уже, бесспорно, известное ей, попросила паспорт, унизительно долго листала его. В прежние времена уже за одно это Клава бы выдала этой селедке по первое число, объяснила бы ей, что такое человеческое уважение, а теперь приходилось молчать. Впрочем, прошлые времена, справедливости ради надо заметить, Клава вспоминала редко. Была сила, были и возможности, теперь и возможности и сила были не на ее стороне.

Что же на ее? Одна вера? Одно упорство?

— На вас поступила жалоба, — сказала женщина, со вздохом возвращая паспорт, точно очень сожалея, что не смогла ни к чему придраться. — Жалоба от вашего бывшего мужа и его матери. Что вы уводите сына к себе, не поставив их в известность, не соблюдаете предшествующей между вами договоренности в воспитании ребенка.

— Договоренности?

— А разве у вас нет договоренности? — удивилась женщина.

— Его договоренность, — кивнула Клава в сторону Павла, — означает лишь одно: я не имею права видеться с сыном.

— Какая ерунда! — рассмеялся Павел. — И потом…

— Знаете, что я скажу вам всем, — проговорила женщина, обрывая Павла. — Главное — если вы любите ребенка, это должно быть решающим в ваших отношениях — благо сына. С кем он хочет жить? С матерью или отцом? Это его выбор. Между прочим, суд тоже учитывает это не в последнюю очередь. Ваше право — подать дело в суд. Но даже и в этом случае одному из вас придется регулировать с другой стороной время, продолжительность, место встреч.

— Скоро я подам документы, — воскликнула Клава.

— Ваше право, — согласилась женщина из комиссии, — но…

Она замялась, и Клава поняла ее.

— Главное — воля ребенка, — повторил Павел. И спросил у своей матери: — Верно?