Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

И речь здесь не о физическом присутствии возле чада, не о бесконечной опеке, отнюдь. Речь о том, что Сухомлинский назвал высшей радостью за каждый шаг духовной жизни ребенка. Ведь чем старше ребенок, чем сложнее проблемы, которые он решает, тем сложнее его духовный мир, тем интереснее и дороже должны быть родителям его поиски, смятения, открытия.

И тут мне хочется привести письмо из села Мамонтова Алтайского края от Валентины Саутер — называю в данном случае все своими именами, ибо скрывать здесь совершенно нечего. Вот как пишет она о своем старшем сыне Викторе.

«Учится средне. Пятерками не балует, нет-нет да и двойки промелькнут в дневнике, и я тогда думаю: ну чего ему не хватает, чтобы он учился хотя бы без двоек? Муж Володя скажет: «Мне даже стыдно говорить, взрослый человек, а того не понимаешь, что учиться надо обязательно». Витя молчит. Видите ли, задето его мужское достоинство. Видите ли, он взрослый, если где и вышла промашка, никто в это вмешиваться не должен. И мне, — пишет мать, — кажется в эти минуты, что он нас не любит».

Но вот в семье произошел тяжелый случай. У матери случился сердечный приступ. «Скорую помощь» соседи долго не могли вызвать — все-таки дело происходит в селе. Возле матери одни дети.

«Я уже вся посинела, руки и ноги свело судорогой, хотела подняться, но не могла. Надо было видеть, как плакал Витя, нет, не мужскими скупыми слезами, а детскими слезами, и не стыдился их. Он размазывал их по щекам, плакал и все просил: «Мама, может, тебе еще какое лекарство подать?» Я и сейчас не могу писать об этом без волнения. Перед моими глазами еще долго стояла эта картина: плачущий Витя и рядом с ним младший мой Юрка, с кружкой, всхлипывает, а кружка пляшет в его руке, и вода льется на пол. Потом приехала «скорая», приступ сняли, и я теперь никому не поверю, что дети не любят родителей. Надо только больше им доверять…

У нас дружная семья. По вечерам, когда рано с работы приезжает Володя, все собираются в кухне, я убираю со стола посуду, муж рассказывает, как поработал, он у нас ударник коммунистического труда. Витя его внимательно слушает, и вот, глядишь, отец и сын склонились вместе над какой-то схемой, читают книги по технике, спорят, смеются.

Недавно отец сказал ему: «Мне, сынок, некогда, я буду делать другую работу, а ты подключи свет в землянку». Землянка у нас в стороне от дома, и на лето мы свет отключаем. Витя замялся: «Папа, да я не смогу». Володя поглядел на него и сказал: «Не поверю, смотри-ка, дите какое, подключить свет не можешь, а еще в десятом классе учишься. Я буду недалеко, если что, спросишь». И ушел. А через некоторое время муж говорит мне: «Погляди-ка, мать, как наш сын свет подключил». — «Сам?» — «Сам!» — «Ну и Витя!» А Витя передернул плечом, чего, мол, там, буркнул что-то себе под нос, отвернулся, а сам улыбается».

Неприметные на первый взгляд, очень простые детали обыкновенной жизни описала мать.

Но эти детали полны тепла и большого педагогического смысла.

Мне кажется, семейная обстановка в семье Валентины Саутер идеальная.

В труде, в общих интересах всех членов семьи — взрослых и юных, в общих горестях, коли они выпадают, формируется личность растущего человека.

Не прост, не однозначен этот процесс. Права мать, когда пишет: «Видно, дети состоят из сплошных загадок, решать которые придется нам всю жизнь».

Впрочем, эта женщина, мне кажется, получила уже главные ответы на главные вопросы. «Добрая у нас семья, дружная, уважительно относимся друг к другу. Вот недавно Юра, это младший, подходит и говорит:

— Мама, у каждого человека есть две матери.

— Да, — подтвердила я, — та мать, что жизнь дала, и та мать, что воспитала, — Родина.

— Мама, у тебя тоже две матери?

— Да, сынок, две. Первую мать, что жизнь дала мне, называют Устинья, а вторую, что воспитала меня, называют Россия».

Каждый, конечно, воспитывает по-своему, своими, пришедшими в сердце и в ум словами, но слова, которые легли на душу этой матери, мне думается, упали не на голые камни, а на благородную, взлелеянную ею почву.

Высокие слова, по моему разумению, должны говорить своим детям все родители, и тут дело только в том, услышат или нет эти слова их дети. Услышат, коли высокие слова — не демагогия, не воспитательная мера, но вывод из дел, не абстрактных, не чьих-то, а твоих родительских.

И худо, когда взывает родитель к слуху и совести, но уши у отрока остаются закрытыми, совесть на запоре. Почему? Да потому, что слова родителя не поддержаны его добром, его душой, его болью.

Я уже писал: педагогическая интуиция — вопрос не образования, а души и сердца.

В семье Валентины Саутер, по моему разумению, душа и сердце у родителей в согласии, потому и жизнь устроилась достойная.

Мог бы отец Володя и сам свет в землянку провести, но преодолел упрямство сына, и оказалось, что упрямство это, первое сопротивление — просто неуверенность. Помог отец сыну неуверенность эту преодолеть, помог хоть в малом, а самоутвердиться.

А вот учительница Лены, человек со специальным образованием, до такого уровня педагогики еще не добралась, попытки творить в школьных сочинениях объявила «галиматьей», посеяла в девочке неуверенность в себе, разочарованность.

Казалось бы, какая связь между обидным словом «галиматья» и мелкими магазинными и дачными кражами, которые совершала Лена вместе со своей «компашкой»? Пока что наша система общественного порицания подобную связь не стремится установить. Но связь тут прямая. Вина учителя серьезна и тяжела.

К сожалению, мы списываем подобную вину со счетов не только равнодушных или недалеких родителей, но и образованных, грамотных педагогически учителей.

Как обвинишь учителя, если у него сорок душ и каждое слово упомнить невозможно? Пока вроде невозможно.

Но я надеюсь, когда-нибудь в педагогических институтах и на августовских совещаниях учителей начинать разговор будут именно с этого.

Со слова учителя. С того, как может возвысить юную личность слово учительского доверия. Как может ранить неосторожно брошенная обида.

Врачи, как известно, кончая институт, приносят клятву Гиппократа, суть которой состоит в том, что врач обязуется использовать свои знания не во вред больному, а только в помощь ему. Не мешало бы и учителю давать клятву в том, что свои знания он обязан соотносить со своим словом, обращенным к ребенку, отроку, юноше.

Слово и ранит, и лечит. И ранящее слово неумелого учителя должно быть признано ответственным за последующее.

Последующее у Лены — подвал. Дачные и магазинные кражи. Моральная опустошенность. Неуверенность, которая выражалась даже внешне — в неопрятности. Учительница, признавшая галиматьей ее исповеди, не увидела это. Безучастны были и родители.