Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта. Возвращение

— Я… я не расслышал ваших последних слов… Что вы сказали, господин Хеннинг?

— Я говорю, — с готовностью повторил Хеннинг, и голос его, как всегда, звучал уверенно и твердо, — достаточно того, что союзники относятся к нам без должного уважения; однако немало и немцев усматривают в несчастьях фатерланда лишь повод, чтобы обливать нас грязью. Об этом, к сожалению, пока можно говорить только в узком кругу, но настанет день, когда никому не будет дозволено порочить честь немецкого солдата. Тому, кто на это осмелится, место на виселице!

— Я, собственно, не сторонник таких радикальных мер, — сказал Хольт раздельно. И продолжал негромко, но отчетливо: — Но раз вы завели этот разговор, у меня возникает сомнение: уж если кому и место на виселице, то скорее вам, господин Хеннинг!

Воцарилась тишина. Тишина ледяным холодом объяла всех в комнате. Вошла Гитта Тредеборн, поставила кофейник на стол и села. Увидев, что Хеннинг и Штефенхауз воззрились на Хольта, как на помешанного, она озадаченно спросила:

— Что у вас произошло?

Хольт ничего не замечал. Слова Хеннинга привели ему на память книги и изречения, которые неотвратимо толкали незрелого подростка в войну. Он вспомнил, как Экке приветствовал смерть и с ликующим возгласом швырнул гранату в пулеметное гнездо… Как пламенное возмущение Херстена, пробудившееся в его нордической крови, созрело в идею Великой войны… Как исчерченный рунами меч, ударяясь о щит, сзывал народ на священный тинг этого злосчастного тысячелетия… Он взглянул на бледное лицо Хеннинга, плывущее в желтом свете, и снова перед ним возникла «судьба» во плоти и крови — рослый человек со смелым профилем, а на самом деле такое же смертное существо!

Если они возвратятся, думал Хольт, они со своей фальшивой поэзией, со своим националистическим шаманством, с крикливыми лозунгами, будь то «Слава Пруссии!» или «Священная Германия», «Западный мир» или «Европа», если они возвратятся — убейте их! А я, думал он, до поры до времени приберегу всю жестокость и зверство, к которым приобщила меня война, приберегу на тот день, когда захотят вернуться все эти хладнокровные шахматисты войны, колдующие флажками убийцы-Вольцовы, или ничему не научившиеся Хеннинги, или воющие дервиши вроде Венерта. Вот когда он пригодится, привитый мне инстинкт убийцы, мы поплюем на руки — и на фонарь их!

Он повернулся на каблуках. Надел в передней тулуп и вышел на улицу. С облегчением вдохнул холодный воздух. И сказал вслух:

— А ведь я не думал, что так скоро начнутся мои скитания!

В Альтоне он сел на местный поезд. И потом из Харбурга пешком, мимо заболоченных лугов, направился в Виденталь.

Было воскресенье, шесть утра. Мать и тетя Марианна еще почивали. Но Бригитта была уже на посту. Хольт присел на кухне. Он попросил хлеба и запивал его ледяной водой из крана. Рассеянно смотрел он, как Бригитта возится с горой посуды, оставшейся со вчерашнего вечера. Пальцы у нее были до крови стерты от стирки.

— Вы не знаете, мое солдатское обмундирование еще цело? — спросил он. — Отнесите его, пожалуйста, ко мне в комнату.

Она глянула на него с удивлением. Он взъерошил непокорные волосы.

— Дело в том, что я уезжаю. На этот раз совсем. — И закрыл глаза. Он понятия не имел, куда ехать.

В дверях возникла фрау Хольт в утреннем халате из белого атласного крепа, тщательно причесанная, несмотря на ранний час. От нее пахло лавандой.

— С добрым утром! — приветствовала она сына. — Ну как, понравилось? Рассказывай! Пойдем же в гостиную!

— Мне и здесь хорошо! — заявил Хольт.

Когда и тетя Марианна просунула голову в дверь, он встал и поплелся за обеими сестрами в гостиную.

— Расскажи подробно! — попросила фрау Хольт. — Хорошо ли ты провел время?

Хольт скривил рот в гримасу.

— Что такое? Что случилось? — встревожилась мать.

— Ничего. Что могло случиться?

— Тебя плохо приняли?

Он рассмеялся.

— Не трудись, мама! Тебе этого не понять! — Мертвенное, как у мумии, лицо тетушки привело его в ярость. — Это я их плохо принял! Так и знайте! — И впервые увидев на иссохшем лице тетки какие-то проблески чувства, он продолжал со свирепым торжеством: — Сначала я взгрел Вульфа, сказал, что он пустомеля и что вся эта публика — сволочь на сволочи. А потом объявил Хеннингу, что ему в самый раз болтаться на виселице. — С удовлетворением, которое быстро сменилось чувством щемящей неуверенности, он увидел, что даже его невозмутимая мать побелела от ужаса.

— И петух на домашнем навозе силён, — ядовито ввернула тетушка Марианна, хоть и не совсем впопад.

Фрау Хольт остановила ее испуганным движением.

— Вернер! — воскликнула она, с трудом скрывая смятение под неподвижной маской.

Хольт почувствовал что-то вроде жалости. Тетя Марианна, прямая, с высоко поднятой головой, просеменила через холл к телефону. Оттуда донесся ее голос.

— Франц! Прости, что я так рано! — услышал Хольт. — Не заедешь ли к нам? Нет, именно сейчас. Не знаю. Боюсь, что был грандиозный скандал… С Вернером, конечно…

Хольт покачал головой. Тетя Марианна вернулась в гостиную.

— Франц это должен замять, — сказала она.

Зазвонил телефон. Фрау Хольт бросилась в холл. Возвратилась она заметно успокоенная.

— Ингрид Тредеборн! Тебя, Вернер! — И сестре: — По-видимому, все не так страшно, как он описывает.

Хольт подошел к телефону.

— Вернер? — послышалось в трубке.

— Чего тебе? Зачем ты звонишь?

— Ну и выкинул же ты номер! — послышался задорный голос. — Хеннинг и Фред совсем взбеленились. Гитта хохотала до упаду, она говорит, что тебе цены нет!

Хольт опустил трубку. Не хватало еще, чтобы на утеху Гитты он разыграл какого-то enfant terrible. [23] Несносный ребенок (франц.). Он снова поднял трубку.

Ингрид сказала, понизив голос:

— Мне надо повидать тебя еще сегодня!

— Это насчет Хеннинга?

— Да нет, конечно! Чего… хотела от тебя Гитта в кухне? Ты мне потом расскажешь.

Ингрид назначила ему свиданье в кафе в Вильгельмсбурге на пять часов вечера.

— На пять? — повторил он. — Ладно, приду.

Перед уходом надо хоть немного поспать. Мать стояла в дверях гостиной. Она, конечно, слышала их разговор.

— Вы разве на «ты»? — спросила она с удивлением. Но Хольт молча прошел мимо и поднялся наверх.

Бригитта уже принесла его пожитки. Он спрятал их в шкаф. Потом вымылся под душем. Поставил будильник на три часа и лег в постель. Он страшно устал. Но едва он уснул, как его разбудил чей-то настойчивый стук.

Коммерции советник Реннбах, как всегда безукоризненно одетый, пододвинул к кровати стул, уселся и сказал:

— С добрым утром, Вернер! Что у тебя стряслось? Давай рассказывай начистоту, как мужчина мужчине.