Слава Сергеев - История моего безделья

Я всегда очень интересовался историями в лесковско-, я бы сказал, купринском духе, всеми этими левшами и гамбринусами, золотое клеймо неудачи,как говорил американец Шервуд Андерсон, меня интересовали изобретатели вечных двигателей, доморощенные и непризнанные гении, незадачливые поэты или строители никому ненужных (ключевые слова) гигантских зданий, мне всё хотелось разглядеть тот механизм и, главное, ту задачу, которую решает господь Бог, все создавая и создавая этих персонажей и вознося одних на вершины мыслимого человеческого успеха, а других, как в кривом зеркале, при большем, том же или почти том же таланте, оставляя внизу в виде смешных, нелепых или озлобленных чудаков.

А поскольку В. исправно снабжалменя многочисленными подробностями и деталями, “музыкальная повесть” складывалась сама собой.

Я приведу здесь ее дайджест, коротко, и поскольку записей того времени у меня сейчас нет под рукой, то имейте в виду: это будет, так сказать, современная редакция.

ПОЕЗД ПРАГА - МОСКВА

Представьте себе, что некто все время(или нейтральнее - часто) оказывается рядом со знаменитостями. Например, если он живет в Праге, то Пражскую консерваторию он заканчивает в один год со знаменитым Н., ему прочат большое будущее, Н. даже дарит его своей дружбой, но тут в Европе начинается война, Н. успевает уехать, случайно, всего за год-полгода до ее начала он получает ангажемент в Англии, а наш герой, которому тоже где-то что-то предлагали, пусть не в Англии, а где-то в Латинской Америке, кажется, в Мексике, остается.

У него очень неплохие перспективы - какая Мексика? Он работает в оркестре Пражской оперы, у него уже семья, ребенок, вокруг чудесный родной город, зачем уезжать, ну кто же всерьез может допустить, что все - что бы там ни писали в газетах, - все перевернется за 1-2 месяца, и он, разумеется, остается - как оказывается, остается на всю жизнь.

Сейчас, когда я пишу эти строки, Москва в очередной раз полна слухами о возможном военном перевороте, и, сидя за столиком недавно открывшегося летнего кафе на Страстном бульваре, я очень хорошо понимаю, каким невероятным бредом в духе чапековской “Войны с саламандрами” могло в 1937 году показаться то, что произошло с Чехословакией в последующие 40-50 лет…

Не знаю, откуда это взялось, может быть случайно виденные и потом забытые открытки, а может запомнившиеся с детства рассказы моего деда о Братиславе (какая разница для русского уха и ума - Прага, Братислава), куда он часто ездил в гости к однополчанину в 70-х годах, но я до сих пор думаю, чтомне очень удалась сцена первого прихода возлюбленной и будущей жены моего героя в меблированные комнаты над Влтавой, которые он,как мнепоказалось, обязательно должен был снимать в 1934 году…

Далее следовал Мюнхен, “Независимая Словакия”, оккупация - сначала немцы, потом русские, неправильная оценка исторической и собственной ситуаций и своего места в них - в 1946 году наш герой вступает в коммунистическую партию и одновременно, как и положено в такой истории, влюбляется в переводчицу из русской комендатуры.

Далее он расходится со своей первой женой и в 48-м году оказывается в Москве, где ему устpаивают один или два концерта в Большом зале Консерватории (! - впрочем, ничего особенного, у жены оказываются влиятельные родственники), а в 49-м дорого платит за любовь и иллюзии (или конформизм): летом 49-го его арестовывают как иностранного шпиона и отправляют в Сибирь.

Впрочем, ирония, “хрустальный смех” слышится и здесь: пять лет он проводит под Иркутском, занимаясь угледобычей открытым способом в месте, которое на геологическом языке называется “Канским амфитеатром”. Неплохие гастроли для Пражской консерватории… Впрочем, еще не финал: в лагере он сильно повреждает ногу, да так, что ножные регистры органа становятся для него недоступны. В 55-м его реабилитируют, он возвращается, но, разумеется, не домой, в Прагу - ну кто же его отпустит, а в Москву…

Финальная сцена “повести” досих пор кажетсямне очень удачной, хотя и несколько вялой.

Вот она:

Однажды Учитель попросил В. зачем-то прийти к нему домой. Я уже не помню, зачем - то ли это был обычный урок, то ли В. должен был что-то принести, выполнить какое-то мелкое поручение. В. все сделал, но почему-то пришел раньше назначенного срока. Или маэстро опоздал. И В. некоторое время болтался возле его дома, во дворе. Обычный московский двор начала 80-х годов, кажется, район Кунцева: детская площадка, качели, гаражи, скамейки…

И вдруг В. увидел своего учителя.

Это тоже надо петь.

Надеюсь все же, что неожиданное оптимистическое (тьфу-тьфу) завершение века застало учителя В. в живых и он благополучно уехал в 90-х на историческую родину, догуливать и додумывать во время прогулок по-над Влтавой то, что не додумал в 30-х.

Вывод?

То есть о чем предположительно мог бы подумать органный учитель В. во время своих прогулок?

Никогда не надо отчаиваться?

Не знаю. Осторожнее надо быть.

Вот: НАДО БЫТЬ ОЧЕНЬ ОСТОРОЖНЫМ.

Очень. История - опасная штука.

Послесловие

Заканчивая эту главу, дополнительно могу сообщить: я “проработал” в “институте нефти” 4 года и, несмотря на то, что это было очень далеко и приходилось очень рано вставать, уходить не хотелось. Хотя и завлаб Геннадий Николаевич, гад, периодически приставал:

- Почему вы ничего не делаете?!

- А почему я должен что-то делать?! Я не для этого пришел на Свет!.. Так, кажется, говаривал Камю?..

- Какой Камю?! Где отчеты за прошлый квартал?

… Кстати, если бы приставал только Геннадий Николаевич!.. Такие же парии, как и я, сотрудники, не могли удержаться:

- У Сережи обед длится полтора часа вместо 45 минут, хе- хе-хе…

Не мог понять: ну им-то что?! Стадо…

Здесь наше повествование делает плавный поворот, и мы вместе с немногочисленными зрителями видим медленно возникающий за этим поворотом старинный особняк в центре Москвы с окнами на Зоопарк и прибитую на чугунных воротах табличку: