Слава Сергеев - Капо Юрий, море и фея Калипсо

Часа через два поехали обратно. И все то же самое на горном серпантине: и я со своей возобновившейся от качки абстиненцией, и лихорадочно щелкающий затвором фотоаппарата Каштанов, и невиданной красоты поросшие лесом горы. Снова пришлось останавливаться, блевать, pardon, у обочины, а потом я заснула и очнулась уже только на конечной станции в аэропорту города Сочи, где мне (после сна) немного получшало и где знаете, что было - я поймала на себе сочувственный взгляд Юрия Анатольевича! Какой-то был очень нормальный взгляд, и даже человеческий. Пожалуй, впервые за всю поездку.

- Понимает, что такое похмелье! - подумала я с удивлением…

Ждем посадку. И вдруг по ходу дела я понимаю, что наш самолет никуда не улетал. Он нас ждал. И все люди из него тусовались в Сочи. И я, дура, как-то опять подумала, что вот бы все это направить в хорошее русло… Столько людей, техника, деньги - и все из-за чего? Из-за какой-то девчонки!

Нет, Достоевский правду написал в “Идиоте”, точно, когда пачку ассигнаций в камин кинули. Я думала - или придумал, или изобразил чью-то (а скорее всего свою) истерику. Нет, не то и не другое. Не скажу любовь, но, будете смеяться, скажу “душа”. Душа у этого Юры была не на месте. Наверное, это наше, специфически русско-советское. Все есть, а чего-то не хватает. Может быть, от общей неустроенности - в течение всей предыдущей жизни плавленный сыр видели только в “праздничных заказах”. Солидный дядя, погнался за 19-летней девчонкой, непонятно куда, зачем, ничего не получил, ведь мог бы ее напугать, наконец, просто прибить под горячую руку. Нет, любви ему захотелось. Сэр Чарли Чаплин… в натуре.

Ну вот, ждем мы посадку в VIP-зале, а рядом происходит трогательное прощание нашего руководства и местного сопровождения. Сцена заслуживает отдельного описания, причем, что интересно, но я вижу, что эти люди искренне переживают, было ли нам хорошо, и очень ласково прощаются с нашим Юрой и его “Ко”. Что значит юг. Хотя, конечно, возможно, я наивная дура, и это их работа. Чтобы таким, как Юрий Анатольевич, было хорошо. Можно, наверное, и так сказать. Объятия, троекратные поцелуи по-русски, хлопают друг друга по спине…

И тут в зал вносят жареного поросенка на блюде. Нет, честное слово, я не вру. Прямо фильм какой-то (опять). Что-то по Островскому. Хотя я, честно говоря, тогда почему-то вспомнила “Осень патриарха” Маркеса, но там на блюде внесли жареного заговорщика, а у нас все же свинью, что свидетельствует об относительной (хотя бы к Южной Америке) мягкости нравов… Так вот. Два человека несут блюдо, на нем поросенок с золотистой корочкой и в зелени, а еще четверо аплодируют хором и поют что-то восточное, по-моему - Арама Хачатуряна. Что интересно, в зале, кроме нас, были еще какие-то люди, причем, как вы понимаете, не колхозники, и я краем глаза вижу, что они тоже слегка обалдели. Тут от вида пищи мне становится нехорошо, и я поспешно покидаю зал заседаний, так что дальнейшего действа не наблюдаю. (Могу лишь сказать, что видела этого поросенка уже в самолете.)

Ну вот, вылезла я на улицу, нашла какую-то скамеечку и присела. Сижу, прихожу в себя. Вокруг никого. Машинально думаю: не улетели бы, без меня-то. Забудут еще в ажиотаже, как и предсказывал наш дорогой шеф. Через некоторое время появляется Каштанов, легок на помине. Пришел, сел рядом. Я ему жалуюсь: мол, плохо мне чего-то - и пытаюсь положить голову ему на плечо. Торжественно (в сотый раз) заявляю: ма-ши-наль-но - и только потому, что меня мутило. Если бы Каштанов не пришел, я бы легла на скамейку. (Пусть бы народ думал, что хотел. Тем более, вокруг никого). Дальше неинтересно, потому что Каштанов, разумеется, едва я пытаюсь положить ему голову на плечо, начинает нервничать, как-то отодвигаться, оглядываться (как бы кто чего не подумал вдруг!) и говорит: тебе надо чаю попить, чаю побольше. Пошли, попьем чаю!

Я думаю: ах ты зараза, а еще раздевался рядом со мной, еще голосом дрожал, когда я “собиралась уходить” к капо Ю., - но думаю уже устало, почти без злости (сколько можно) и - соглашаюсь… Ладно, мол, пошли пить чай. Чай так чай. А propos, в аэропорту города Сочи имеется два бара и одно кафе.

- В какой, - говорю, - пойдем?

А Каштанов, еще когда подошел, между делом сказал мне, что в одном из аэропортовских баров сидят заслуженные артисты республики Леонид Ярмольник и Станислав Говорухин. “Кинотавр” же. Помните, я говорила вначале. Чтобы я пошла, мол, посмотрела и отвлеклась. Он почему-то считал, что я страдаю не только от похмелья, но еще и душевно. От чего?! Хорошего мнения обо мне, в общем.

Я говорю: а чего ты сам-то ? Пойдем, пообщайся, поснимаешь даже… А он вдруг закомплексовал. - Нет-нет, - говорит, - это как-то провинциально, и я не пойду. Тем более снимать… Нет.

Ну, а мне, знаете, хоть и хреново, но любопытно - все-таки столичные знаменитости. И тут как раз к нам подходят наши красотки, Наташа и подруга Света. Уже одни, без сопровождения. Сопровождение, видно, отвалилось в изнеможении или, наконец-то, занялось кем-то или чем-то другим. Девчонки говорят: ну, как ты ?.. Я говорю: плохо, но тут в баре в двух шагах Ярмольник сидит. Пошли, посмотрим? И они сразу загорелись: пошли, пошли!.. И мы пошли. А Каштанов остался. Долго колебался, но потом говорит: нет, я все же не пойду. Ну, я поняла. Говорят, что Достоевский с Толстым тоже не хотел встречаться. Все отговаривался, что, мол, занят. А чем наш Каштанов хуже? Лучше.

И представляете, так получилось, что наши амазонки вошли в бар без меня, я по пути в аэропортовский сортир заскочила - надо было все же немножко перышки почистить, привести себя в порядок, а то вид, конечно, был еще тот… И, значит, подхожу я спустя пять коротких минут к бару и издали вижу следующую картину: сидят народные артисты СССР Говорухин с Ярмольником и с ними еще кто-то третий, я сразу не узнала, потом это оказался довольно известный спортсмен, а за соседним столиком в полной боевой готовности расположились наши красавицы. Сцена - супер, только туш не играют. И одна немаловажная деталь: персонал, оберегая покой творческих личностей, прибывающий народ в бар уже старается не пускать. Отправляет в соседнее крыло. Даже табличку повесили, представляете, я ее сто лет не видела (хранят, гады!): “спецобслуживание”. Видно, пока я на лавке валялась, по аэропорту уже прошел слух, что звезды нашего кинематографа находятся в пределах обычной досягаемости. А у нас народ-то какой - на знаменитостей смотрит, как на слона в зоопарке, хорошо, если еще руками не потрогают.

Разумеется, несмотря на “спецобслуживание”, в баре уже сидела половина нашей компании (эти первые узнали). Ну, я замахала девчонкам руками: эй, мол, я здесь! - и они сказали официанткам, чтобы меня пустили. У меня даже голова почти прошла - вот что делает соседство большого искусства.