Валерий Алексеев - Стеклянный крест

– Кошмар какой, – с отвращением промолвил Гарик. – Бараки, болота, клюква, вот она, первооснова нашей несвободы. Ничего иного мы в жизни не видели – и представить себе не можем, что есть другие измерения, другие ценности.

– Где уж нам, беспартейным. А ты в каких краях пребываешь?

– Там, где положено, – ответствовал Гарик. – В благословенной Месопотамии, в окрестностях города Басры.

– Что ж ты мне раньше не сказал? – попенял ему я.

– А что я должен был тебе сказать? – полюбопытствовал Гарик.

– Сам знаешь, что. Я с тобой как с живым, а ты давно уже того, копыта откинул. Несерьезно.

– Насчет копыт полегче, приятель, – огрызнулся Гарик. – Меня, не то что некоторых, с воинскими почестями провожали, цинковый гроб был такой офигенный, что в Шереметьеве его дважды пытались украсть. Немецкая работа. Это потом уже Нелька всё изгадила, на Митинское меня завернула, могли бы и на Новодевичьем схоронить. "Самоубийца, позор!" Все фатер ее, политический труп. Ненавижу.

– Да неужели ж ты ручки на себя наложил? – удивился я.

Гарик понял, что сболтнул неизвестное мне, и насупился.

– А ты бы побывал в моей шкуре, – сказал он. – Жизненный тупик. В убежище отказали, домой никак нельзя, мосты сожжены. Но я ушел с комфортом, как белый человек. Гараж, включенный мотор, бутылка "Шивас регал". А ты, небось, по-народному, хлорофосом?

– Нет, дорогой, – возразил я, – твое предположение делает мне честь, но не я себя порешил: меня порешили.

– Ишь ты, – Гарик недоверчиво пожевал губами. – Вот оно как, а я предполагал, что в нашем секторе одни самоубийцы. Кто ж тебя так?

– Представь себе, жена, – сказал я, и голос мой дрогнул. – Нимфетка моя, как ты ее называл.

– Кто, Анька? – Гарик вскинул брови в неподдельном изумлении. – Да брось, не может этого быть.

– Увы, – я пожал плечами.

– Нет, ты серьезно? – Гарик захохотал. – Вот сука рваная! Ну, мы ей счас устроим допрос с пристрастием.

Он обернулся к гардине и мурлычущим голосом позвал:

– Анька! Выйди, Птунчик, на минутку, тут супруг с тобою хочет поговорить.

Вот это была подлость так подлость. Я медленно встал.

– Послушай, не надо, – сказал я.

– Надо, милый, надо, – ласково отвечал Гарий Борисович. – Да ты садись, не волнуйся. Свидание пять минут.

Тюль колыхнулся, и оттуда вышла Анюта. Нет, это была не Анюта, а уродливая, жуткая пародия на нее, схематический набросок женщины с треугольными грудями, вывихнутыми в коленях ногами и с растопыренными руками, на которых едва помещались расплюснутые пальцы. Но лицом – лицом она точно похожа была на Анюту, круглые щеки, тонкие губы, обозначенные одной черточкой, и огромные синие глаза. Протянув ко мне толстую руку, Анюта издала звук, похожий на коровье мычание. Не помня себя, я кинулся на Гарика, повалил его на ковер и схватил обеими руками за потную мыльную шею.

– Ой, не могу, щекотно! – захихикал Гарик. – Да что же ты делаешь, образина? Ты душишь мою бессмертную душу! Птунчик, помоги! Убей его вторично, Птунчик!

Я дико обернулся: фигура стояла на фоне драпировок, не двигаясь, и была – ну, в точности рисунок на стене вокзального сортира, только особо крупных размеров. Низ ее живота почти до самого пупка покрыт был обезьяньим курчавым волосом, груди отвисли до пояса и завершались огромными темными сосцами, имевшими сантехнический вид.

– Бездарь поганая! – заорал я, встряхнув Гарика так, что голова его стукнулась о ковер. – Убери эту мерзость немедленно, жалкий олигофрен!

Внезапно лицо Гарика сделалось неподвижным, взгляд остановился и помутнел. Я разжал пальцы – и получил такой мощный толчок в грудь, что отлетел к двери.

Гарик поднялся, поправил отвороты и пояс халата, небрежным мановением руки отослал жуткую гурию за занавеску и, глядя мне в лицо, спросил:

– Умник, да? Гений, талант, член-корреспондент? Моржовый ты член, а не гений. Непонятно? Поясню. Половой орган заполярного зверя. Я тоже тут с Плехановским торчу, плюс дипакадемия, два диплома имею, и не члена передо мной вычленяться.

– Оставь мою жену в покое, – с угрозой сказал я, – иначе…

Гарик погрузился в свое графское ложе, подтянул кальян, сделают затяжку.

– Иначе что? – выпуская дым из ноздрей, спросил он.

Я молчал.

– То-то и оно, – назидательно сказал Гарик. – Оба мы с тобою кто? Усопленники. Умный покойник, глупый покойник – науке это безразлично. Теперь про Анюту. Нет у тебя на нее монополии, и тебе это прекрасно известно. Знаешь, сколько раз я с ней спал? Сорок два раза, и всё с твоего ведома. А зачем ты терпел? Да не скрежещи зубами, не дергайся, стой там, где стоишь. Отвечу: затем, что считал ее блядью, а меня свиньей. А между прочим, я не свинья, но от того, что само в руки плывет, никогда не отказывался. Предлагаю компромиссный вариант: пользоваться по очереди, как в старое доброе время. Ну, так что ты там все порывался мне сообщить? Слушаю тебя с предельным вниманием.

– Врешь ты все, Гарий Борисович, – взяв себя в руки, сказал я. – Даже близко ты ее не видал. Ну, а если и обломилось…

– Было, было, – закивал Гарик, – можешь не сомневаться, сорок два раза. Это я сеансы считаю, если надо поштучно – умножай для ровного счета на пять.

– А если и было, – с отвращением перебил его я, – то на пользу тебе это не пошло. Тебе нечего даже вспомнить.

– Что ж ты тогда испугался? – хитренько улыбаясь, спросил меня Гарик.

Я молча повернулся и толкнул плечом дверь.

– Потому что правды не любишь! – крикнул Гарик мне вслед.

Цапля, ссутулясь, сидела на иссохшем пальмовом листе. Выгнув шею, она хотела клюнуть меня в голову, я стукнул ее по крутой пустотелой спине, и она зашипела.

Ладно, думал я, ожесточенно шагая напрямик через болото, все уже позади, все простить, все забыть, ладно, ладно.

День клонился к вечеру, солнца по-прежнему не было видно, силы моего воображения не хватало, чтобы его убедительно зажечь, но местоположение его за облаками ясно было обозначено, оно стояло низко над горизонтом, и вода в озере посветлела и сделалась почти зеркальная среди темных кустов. Постепенно я успокоился, на душе у меня снова стало легко и прохладно, и я почти обрадовался, когда набрел на Ивана Даниловича. В солдатском ватнике защитного цвета (на плече вырван клок) и в белой пляжной кепочке с розовым козырьком старик трудился на вольном воздухе. Он ходил вдоль сучковатой стены своего жилища, часто нагибаясь и пошаривая по земле лиловой трясущейся рукой.

– Бог в помощь, – сказал я, подойдя.

Старик медленно выпрямился, потер рукой поясницу.

– Осторожнее надо с такими словами, – укоризненно сказал он. – Благодать, что ли, осенила? У вас, у теперешних, это как по команде.

– Нет, случайно обмолвился, – ответил я. – Для меня данный вопрос давно уже закрыт.