Мицос Александропулос - Чудеса происходят вовремя

— А знаешь, Георгис, — сказал он с улыбкой, — ведь я вовсе и не намерен принимать всерьез россказни Трифонопулоса. Слишком низко он стоит, намного ниже нас с тобой.

— Конечно, — согласился Георгис. — Но я на всякий случай пошел и п р о в е р и л!

Филипп почувствовал, что ступенька ускользает у него из-под ног.

— Проверил? — упавшим голосом переспросил он, и ему показалось, будто он висит в воздухе.

— Да, только что. Я прямо от Герасиматоса!

Филипп пошатнулся, как от удара, голова у него закружилась, однако во взгляде Георгиса он не увидел ни враждебности, ни насмешки. Напротив, взгляд его был дружеским, ободряющим; он как бы говорил Филиппу: «Я тебя не бью, я тебя только т р е н и р у ю, натаскиваю. Слушай и готовься к тому, что будет завтра». И Филипп немного успокоился.

— Так что же? — спросил он с надеждой.

— А вот что: все это выдумки!

— Выдумки?

— От начала до конца! — категорически заявил Дондопулос. — То есть все почти так, как они говорят: и колье существует, и стоит оно тридцать тысяч, и покойный действительно собирался его купить. Все это верно, и мэр почти уже купил колье, но в последний момент отложил сделку до следующего дня. — Георгис замолчал, перевел дыхание и с ликованием провозгласил: — Вот тут-то и кроется одна деталь, которая ниспровергает их планы!

— Какая деталь? — не утерпел Филипп.

— Ах, такая деталь, такая деталь — не деталь, а бомба! — улыбался Георгис. — Он попросил Герасиматоса выгравировать с обратной стороны букву, начальную букву ее имени. Так вот, на этом конкретном факте они и сломают себе хребет. Потому что речь идет вовсе не о том лице, которое они хотели припутать. Буква-то не та!

Филипп смотрел на Георгиса, боясь ему поверить. Если бы Дондопулос сказал, что покойный мэр встал из могилы и направился к себе домой, это было бы вероятнее, чем то, что на колье выгравирована не «альфа» — начальная буква имени Анеты.

— Какая же там буква? Ты видел ее?

— Видел своими собственными глазами! Буква совсем другая. — И Георгис торжествующе прогремел: — Заглавная «зита»!

Теплая волна радости захлестнула Филиппа и ручейками разбежалась по всему телу, а лицо его засияло. Он с трудом удержался от того, чтобы не обнять Георгиса, не расцеловать его, не сказать ему самые добрые слова. Но Филипп совладал с собой. Столь горячие излияния могли бы выразить его чувства, но разрушили бы д р у г о е. Это ощущение он берег сейчас в себе, и оно стояло над всеми прочими поверхностными эмоциями.

— Благодарю тебя, Георгис, — сказал он сдержанно. — Спасибо за новости, за дружеское участие. Но ты и сам, конечно, понимаешь, что иначе и б ы т ь н е м о г л о.

— Разумеется, — великодушно согласился Георгис, хотя прекрасно понимал, что могло быть иначе и никто не усомнился бы в этом, если б не поистине неопровержимая деталь — начальная буква имени. — Конечно! И теперь у нас есть возможность уличить их в клевете, в злом умысле. На этот счет у меня имеется недурственный план...

План Георгиса был прост, но в достаточной мере результативен. Филипп сразу оценил это. Они будут молчать и бездействовать. Пусть те, другие, возьмут в свои руки инициативу, выложат все, что имеют, поднимут шум, а если захотят — дай бог, чтоб осмелились! — пусть себе и в газетах напишут... Филипп и Георгис не воспротивятся волне клеветы, она их не устрашит. Чем выше будут подниматься их противники, тем ниже, естественно, будут опускаться Филипп и Георгис, но, «чем ниже падаешь, — говорил Георгис, — тем выше потом поднимешься и тем глубже выроешь яму для своих врагов!». С этими словами Филипп согласился полностью. «Вспомни Паламаса [2] Костис Паламас (1859—1943) — выдающийся греческий поэт. , — продолжал Георгис. — «Склонись, коль хочешь вознестись!» И с оптимизмом, который всегда был у него в боевой готовности, Георгис принялся рисовать светлые перспективы.

Филипп был доволен. И в первую очередь — своей тактикой. Что и говорить, разговор он провел блестяще, особенно под конец, когда Георгис приступил к подсчету голосов в совете. Вероятнее всего, совет разобьется на четыре группировки: Аргиропулос, Трифонопулос, Филипп и левые — сторонники «Улья». Перечисляя тех, кто поневоле проголосует за Трифонопулоса, седьмым Георгис назвал мелкого землевладельца Арабадзопулоса (он заложил Трифонопулосу и дом, и земельный участок), потом печально покачал головой и добавил: «Восьмым будет Георгис Дондопулос!»

Услышав последнюю фразу, Филипп тотчас разгадал тайный расчет Георгиса, а это означало, что мозг Филиппа работает четко.

— Ты, конечно, шутишь, — улыбнулся он.

— Нет, Филипп, не шучу...

— Георгис, — мягко заговорил Филипп, заглядывая собеседнику в глаза. — Скажи мне, в чем дело?

— Дорогой Филипп, — грустно усмехнулся Георгис и поднял над головой раскрытые пустые ладони, чтобы их пустота договорила за него.

Филипп встал. Он посмотрел на Георгиса сверху вниз и участливо похлопал его по плечу.

— Много?

— Для других, может, и немного, а для меня много... И даже очень...

— Ну ладно, — перебил его Филипп. — Не говори больше ни слова. Завтра же пойдешь к нему и рассчитаешься.

Георгис смотрел на Филиппа снизу вверх, и в его взгляде светилась беспредельная преданность. «Не беда, если он обманет меня сегодня же, — подумал Филипп. — Даже если обманет, я все равно прав. Именно за э т о я сегодня п л а ч у».

Георгис тем не менее разгадал тайные мысли Филиппа. Подозрительно было и выражение лица Филиппа, и рукопожатие, которым они обменялись при прощании. «Мошенник! Не нравится мне твоя постная мина!» — подумал Георгис, выходя на улицу и полной грудью вдыхая свежий ночной воздух. Такова была его первая реакция. Потом — это случалось с ним всегда — неопределенное чувство то ли недовольства, то ли досады вылилось в более конкретное и осознанное — теперь Георгис уже нисколько не сомневался, что опять свалял дурака. Злило его, что проиграл он не из-за превосходства партнера, а потому, что сам повел себя глупо, непростительно глупо, черт подери...

Георгис остановился возле фонарного столба. Он был на распутье: или признать поражение и смириться, как если бы Георгис подписал вексель и этот вексель лежал сейчас в сейфе у нотариуса, или начисто стереть эпизод из памяти, будто ничего подобного не происходило? В первом случае следовало повернуть налево и отправиться домой спать. Но разве можно сейчас спать? Если бы Георгис поступил так, это означало бы капитуляцию, а сдаваться без боя было не в его характере. Пойти спать, когда все бодрствуют и пекутся о том, как бы получше устроить свои делишки? Склоняясь то к одному, то к другому варианту, Дондопулос чувствовал в себе возрастающую неудовлетворенность от беседы с Филиппом. «И чего я открылся этому пустозвону? — распекал себя Георгис. — Зачем я выложил все с самого начала? Надо было помучить его неизвестностью... Не стал бы он тогда щеголять хладнокровием — будто ничего и никого не боится...» Раздражение усиливалось; если вначале оно было лишь тихим аккомпанементом к его размышлениям, то теперь захватило его полностью. «Ну нет, голубчик, — распалялся Георгис, — играть со мной я не позволю! Этот номер у тебя не пройдет!»