Мицос Александропулос - Чудеса происходят вовремя

Теперь Георгис почувствовал, что верный тон наконец найден.

— Пошли! — сказал он решительно. — Нам по пути. Я тоже иду до площади.

Два-три квартала они прошли молча. Георгис не раз порывался заговорить, но сразу же передумывал. И вдруг его осенила мысль: что, если открыться Лефтерису, поведать ему обо всем без утайки? Как много мог бы рассказать Георгис, и все это было бы для «Улья» бесценным материалом, настоящей сенсацией. Ну, хотя бы о торге, который идет вовсю, а знает об этом пока один только Георгис. О Трифонопулосе и Филиппе — он подслушал их тайный разговор на улице. Об Анете и «Скарабее», история эта темная, и надо предупредить газету, чтобы не попалась на удочку, не поверила разным сомнительным слухам. «Ей-богу, они этого заслуживают, — думал Георгис. — Они умеют дорожить правдой, у них она не обесценивается, не становится по крайней мере объектом г р я з н о й т о р г о в л и!» На душе у Георгиса стало теплее, решение созрело. «Эй, Лефтерис...» — повернулся он к юноше, но закончить фразу не успел. Позади раздался странный шум, будто кто-то споткнулся и упал.

— Что это? — вскрикнул Дондопулос.

— Господин Дондопулос, кто эти двое? Вон они, только что спрятались! — почти одновременно спросил Лефтерис, и Георгис заметил, что юноша готов дать стрекача.

— И ты спрашиваешь об этом меня? — недоуменно проговорил Георгис, удержав Лефтериса за локоть. — Где ты их видел?

— Вон там!

Георгис вгляделся в темноту, но не различил ничего.

— Так-то, брат, — обернулся он к Лефтерису. — Надо слушаться, когда тебе советуют быть осторожнее. Зря не посоветуют.

— Конечно! — с насмешкой воскликнул Лефтерис.

Георгис обиделся.

— Вот что, Лефтерис, ты эти намеки и подковырки оставь. Давай-ка лучше уйдем отсюда поскорее.

Они зашагали быстрее. Георгис раза два оглянулся, но ничего подозрительного не приметил. На площади они стали прощаться.

— Мне налево, — сказал Георгис. — Ну, спокойной ночи! И смотри, будь осторожен... Слушай, что тебе говорят! Спокойной ночи!..

Время было скорее утреннее, чем ночное, и, пожелав Георгису доброго утра, Лефтерис пересек площадь, а Георгис прежде, чем свернуть, проводил его взглядом. «Странный парень... И чего бродит ночью один? Наверняка за ним кто-то шел... Пусть скажет мне спасибо, это я его выручил... Попади он, бедняга, в лапы зверюги Лингоса...» Георгис все еще стоял и смотрел вслед удаляющемуся Лефтерису. «Чудной парень. Есть в нем что-то настоящее, особенное, я таким не был, мне тогда чего-то недоставало...» И только сейчас заметил в руке у Лефтериса сверток. «Что же он несет? И как это я не увидел сразу?»

Направляясь к дому врача, Георгис перебирал в памяти отдельные моменты встречи с юношей, какие-то жесты, на которые тогда не обратил внимания. И вот, пожалуйста, Лефтерис незаметно от него тащил сверток! «Молодец, здорово он меня провел, — улыбнулся Георгис. — Но что же все-таки в свертке?» Занятый разгадыванием этой загадки, он позабыл о своих делах и о цели, которая вела его сейчас в дом врача. Он вспомнил об этом, лишь когда за железной решеткой и ветвями деревьев увидел ярко освещенные окна. Свет в окнах вернул Георгиса к прежним заботам, и он совсем было перестал думать о свертке Лефтериса, как вдруг, уже незваная, его озарила догадка: «Бумага! Да что там говорить, конечно, бумага! Раздобыли бумагу и, видимо, готовят экстренный выпуск». В это мгновенье сильный удар в затылок свалил его с ног. «Ой! Что вы делаете?!» — закричал Георгис и услышал над самым ухом: «Получай, подонок!» Он увидел падающие на него тени и хотел было крикнуть: «Не надо! Вы ошиблись!» — но не успел, другой, более сильный удар резкой болью отозвался во всем теле.

Лефтерис сбежал по лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки. Здесь, в подвале, под фонарной лавкой, помещалась редакция «Улья».

Газета «Улей» издавалась для бедных и богатых — бедных деньгами и богатых идеями, а посему периодичность выпуска страдала хронической аритмией. Бывали и счастливые времена, когда «Улей» выходил еженедельно, теперь же — увы! — раз или два в месяц, а то и реже, но все-таки он выходил, тогда как другие политические группировки, располагавшие несравненно большими финансовыми возможностями, так и не сумели обеспечить долговечность ни одному из своих печатных органов. С грехом пополам, преодолевая злые превратности судьбы, «Улей» перебирался из одного года в другой, и сегодня редактор Агисилаос напечатал на восковке: «Год издания 4-й, номер 48». Все было готово, и Агисилаос с нетерпением ожидал, когда же наконец явится Лефтерис с бумагой.

Агисилаос был пожилым и мягким по характеру человеком. В этот город он попал с беженцами из Малой Азии [3] Поток беженцев из Малой Азии хлынул в Грецию после ее поражения в греко-турецкой войне 1919—1922 гг. . Сначала Агисилаоса назначили учителем в школу — он был учителем и в Малой Азии, — Однако потом из школы его выгнали, и Агисилаос занялся изданием «Улья». Новый поворот в своей судьбе он считал не бедой, а, напротив, своего рода «повышением по службе», потому что из наставника детей он превратился в наставника взрослых.

Сорок восьмой номер «Улья» доставил Агисилаосу немало хлопот. Последние события застигли газету в крайней бедности — в кассе не было ни драхмы. Предыдущий сорок седьмой номер поглотил все средства, однако не был распродан и лежал теперь здесь, в углу. Удастся ли выпустить следующий номер — этого никто не знал. А нужен он был как воздух. Утром партийный комитет вынес постановление об экстренном выпуске: любой ценой и во что бы то ни стало до созыва муниципального совета. Предполагалось, что выборы мэра будут, по существу, фиктивными. Не дожидаясь, пока в совете сформируются новые группировки, номарх намерен был навязать свое решение. Проконсультировавшись с членами партийного комитета, Агисилаос написал передовую статью, но разве в этом было дело? Материалом один только Лефтерис смог бы обеспечить всю левую печать страны. Главное, не ч т о написать, а н а ч е м напечатать. Бумаги не было.

Вначале казалось, что дело за деньгами — где их раздобыть? Однако сбор, организованный Агисилаосом и другими членами комитета, прошел весьма успешно. Деньги нашлись, но появилось другое препятствие: оба книжных магазина города — Стравояннопулоса и Ксиласа — наотрез отказались продать им бумагу. Книготорговцы боялись Лингоса и Ибрагима. Стравояннопулос признался Агисилаосу откровенно: в полдень в магазин поступило предупреждение, что, если Стравояннопулос продаст «Улью» бумагу, Лингос и впрямь сделает его кривым [4] Стравос — (греч.) — кривой. . Напрасно Агисилаос убеждал Стравояннопулоса, что книготорговец вообще, и тем более в г р е ч е с к о й п р о в и н ц и и, не просто продавец книг, он п р о с в е т и т е л ь н а р о д а! «Я согласен, — ответил Стравояннопулос, — но, если Лингос сделает меня кривым, какой из меня будет просветитель?»