Мицос Александропулос - Чудеса происходят вовремя

Кефалонит выслушал его. О том, что произошло в лагере, он узнал еще вчера: неблизкий путь до города Панайотакопулос проделал пешком и поздно ночью постучался в дом к мэру.

Однако он не прервал Панайотакопулоса и дал ему высказаться до конца. Потом выдвинул ящик письменного стола и вынул несколько листов бумаги.

— Все это очень серьезно, и я попрошу тебя изложить письменно... Сядь и напиши. И будь спокоен: я использую это как надо...

— Да я и не беспокоюсь! Что тут толковать... Когда речь идет о вещах принципиальных, я не посчитаюсь ни с чем. Дружба, личные связи, что бы там ни было, дорогой Герасимос... Так что не сомневайся: получишь полный отчет...

Вначале, когда его перевели сюда из городской полиции и поручили ведать особым отделом, кефалонит был строг и разборчив. Старая служба приучила его доискиваться истины, и он старался проверить поступающие сигналы дополнительными перекрестными дознаниями. Но сюда, на его дозорный пост, в эти железные сейфы, на эти полки, ложь слеталась, словно мухи на мед, словно осы, забивающиеся в дыры. Противиться им было тщетно и небезопасно. И он понемногу привык; теперь ему даже нравилось сидеть и наблюдать, как полчища этих насекомых с вытянутыми жалами влетают и ищут себе дыру. Он только старался выбрать надежное местечко в стороне, чтобы не дай бог не навлечь их на себя, не попасть под их ядовитые жала.

На другой день Панайотакопулос уехал.

В Афинах он не пошел в ту гостиницу, о которой они условились с Вергисом. Да и Вергис должен был вернуться нескоро. Панайотакопулос прибыл на неделю раньше.

В Центральное управление он явился со страхом, но с твердой решимостью отказаться от намеченного перемещения. Нет, теперь о переводе не может быть и речи. Когда-нибудь потом, когда он наберется силы, во всеоружии... А сейчас не время. Надо не откладывая, сейчас же ехать на старое место, на север, в благословенные Гревена.

Генеральный инспектор принял его сухо.

— Да, да, — проронил он рассеянно, словно куда-то торопился и хотел закончить разговор поскорее. — Когда отправитесь на место службы?

— Немедленно,

Воцарилось молчание. Панайотакопулос встал.

— Что ж, в добрый путь. — Инспектор поднялся из-за стола. Что-то дрогнуло в его лице. — Всего хорошего. — И, обогнув стол, он подал Панайотакопулосу руку. Так, не отнимая руки, положив другую на плечо Панайотакопулоса, инспектор проводил его до двери.

Здесь он остановился.

— Послушай, Панайотакопулос... Этот Вергис... Ты его не видал?

— Нет.

— Ну как же. Он здесь. — Инспектор почему-то огляделся, словно ожидал увидеть Вергиса где-то рядом. — Только что был у меня. Если хочешь повидать его, то он остановился в гостинице... Погоди, сейчас вспомню... — И назвал совсем не ту, условленную. — Так вот... М-м-м... Не знаю, что с ним случилось, но только он передумал. Что-то не понравилось ему там, на родине... Не знаю... Во всяком случае, он просил меня оставить его на старом месте. У меня все было готово, но теперь... И перед тобой мне как-то... Ты уж не обижайся...

— Нет, нет! — вырвалось у Панайотакопулоса так непосредственно, что инспектор взглянул на него сначала с недоумением, а потом с любопытством.

— Погоди, погоди! — Он хотел было о чем-то спросить, но заметил, как взгляд Панайотакопулоса воровато забегал, стараясь не встретиться с его взглядом. — Ну ладно! Будем надеяться... В добрый путь, Панайотакопулос!

Панайотакопулос выехал в тот же вечер на скором салоникском. Сначала он хотел на денек остаться в Афинах и зайти в гостиницу «Александр Македонский» к Вергису, но потом решил не тянуть с отъездом. Ни исповедоваться Вергису, ни выслушивать его рассказ о Гревена не было никакого смысла. Пусть лучше Гревена останутся для него такими, какими он узнал их сам, человек приезжий, новый. Эдак будет вернее.

Он ехал ночным скорым и с облегчением думал о приближающихся Гревена. Однако беспокойство его не покидало. Мысли нет-нет да возвращались назад. Потому что и сам он туда вернется. Непременно, во что бы то ни стало. И не как в этот раз, а с титулами, с настоящими полномочиями, с подлинной властью в руках.

Человек он был замкнутый и все время словно где-то витал. И с начальством, и с подчиненными держался ровно, в разговоры не вступал. И в тот вечер, когда они с Титосом возвращались домой и попали под дождь, Христопулос опять отмолчался бы, но в гостях у врача они выпили немного коньяку, и Титосу удалось его расшевелить.

Титос заговорил о стихах, которые читал на вечере у врача гимназист: «Как вам понравилось?» — так далее.

— Мне кажется, в этом мальчике что-то есть...

Слово «что-то» Титос сперва растянул как жвачку, а потом резко оборвал, чтобы вместило не слишком уж много похвалы.

Христопулос молчал. Под навесом, где они прятались от дождя, было совсем темно, и Титос представил себе Христопулоса таким, каким обычно видел в банке за грудой папок. (Когда Титос заходил в его отдел с каким-нибудь вопросом, Христопулос вставал — хотя при этом как будто и не приподнимался над столом, — о чем бы ни спросил Титос, о важном деле или о пустяке, всегда отвечал одинаково серьезно и монотонно.)

— Мне стихи не понравились, — услышал Титос и удивился непривычному, решительному тону собеседника. — Не понравились, — повторил Христопулос, и некоторое время оба они молчали. — Манера у этого юноши, как вам сказать... Крылья у него, вероятно, есть, но пока что он — п е р е л е т н а я п т и ц а. Кружит, высматривает, подбирает где что придется...

— М-да, — согласился Титос. — Это заметно. Но в его возрасте естественно...

— Простите, я так не думаю. Мне не нравится как раз его всеядность, заимствования из разных источников — оттуда, отсюда... Вы обратили внимание, первое стихотворение у него патриотическое: образцы, которым он здесь подражает, известны каждому... Ну а второе, то, что о злобе людской...

— Да, да, да, — с тихим смешком подхватил Титос и прочитал строки, послужившие образцом для второго стихотворения:

Когда речь шла о стихах, ему известных, Титос был не прочь подекламировать. И сейчас он намерен был продолжать.

— Совершенно верно, — прервал его Христопулос. — Вот я и говорю, если бы он учился серьезно и целеустремленно, если бы его привязанности были более определившимися... А он готов подражать и нашим и вашим...