Рю Муроками - Киоко

Я кивнул. Дело сделано, договор был заключен с легкостью, которой могли бы позавидовать автомобильные магнаты на переговорах между США и Японией. Вот как я с ней познакомился, с Киоко. Мне нужно было срочно заработать сто восемьдесят долларов, а ей — поехать в Квинс и разыскать Хосе Кортеса, вот и все. И она вынуждена была признать, что сто восемьдесят долларов — это, в сущности, не так уж и дорого. Но, похоже, в нашей встрече была некая предопределенность, ибо в конечном итоге наши отношения стали намного более глубокими, чем мы могли предположить вначале. Но даже сегодня я не стал бы утверждать, что это было для нее благом.

Киоко пришла в восторг от моего лимузина. Я сказал, что могу показать, как все это работает: отопление, верхний люк, мини-бар, телевизор, телефон и все остальное, и был изрядно удивлен, когда девушка меня спросила, дисковые ли у меня тормоза и каков объем выхлопа. Она объяснила, что работала дальнобойщицей. Я сказал, что по виду я бы скорее принял ее за танцовщицу, и она ответила, что и танцовщица тоже. Я спрашивал себя, а японка ли она на самом деле. Я думал, что японцы все в очках, носят темные костюмы, заискивающе улыбаются, чтобы скрыть свои мысли, и постоянно кланяются. Дальнобойщица и танцовщица в одном лице — это классно. И тут я совершил серьезную ошибку, потому что, вместо того чтобы пересечь мост и ехать через жилые кварталы (хотя это сложнее, и мне не хотелось пробираться на своем «суперстрейч» по узким изогнутым улочкам), я поехал через тоннель в центре города, где немедленно попал в чудовищную пробку. Возле стоек дорожной пошлины было особенно ужасно: три минуты сорок секунд — столько уходило на то, чтобы продвинуться на один метр. Меня это злило, но я держал себя в руках. Приятно было поболтать с Киоко. Она подробно рассказала, как водители грузовиков в Японии ухитряются избежать пробок. Я не знал ни одного из тех названий городов и улиц, что произносила Киоко, ну да что там… Когда мы наконец часа через полтора приехали в Квинс, я спросил ее:

— А кто такой этот Хосе Фернандо Кортес?

— Танцор, — ответила Киоко,

Не знаю почему, но мне подумалось: что-то тут неладно. Сочетание испанского имени и профессии танцора показалось мне зловещим. В конечном итоге мои предчувствия оказались верными. Плохие предчувствия всегда оказываются верными.

Дом находился на углу, несколько в стороне от невзрачного жилого квартала в Квинсе.

Он выглядел чуть лучше, чем исправительный дом или благотворительное учреждение вроде

«Редхук» в Бруклине. Хотя трущобой его не назовешь. В Нью-Йорке и трущоб-то уже не осталось. Часть Бронкса — вот практически и все.

Во всяком случае, мало кто по своей воле стал бы жить в том месте, где я припарковал свой лимузин. Обычно средний класс как чумы боится этих кварталов, где на каждом углу находится пиццерия, обслуживающая по талонам социальной помощи безработных. Детей вокруг было мало, и это меня успокоило. В таких бедных кварталах большой черный лимузин — прекрасный объект для ненависти и мелкого хулиганства детворы. Я сам в детстве был таким же. Киоко, похоже, удивилась, что ее Хосе мог жить в таком месте. Я испытывал легкое беспокойство: обстановка не навевала мечты о счастливой встрече после долгой разлуки.

Мы вышли из машины и уже направились ко входу, когда одно из окон распахнулось и в проеме показался истощенный, странно одетый субъект. Увидев нас, он закричал: «Заходите скорее, я вас ждал». У него был зловещий вид, к тому же он оказался больным СПИДом.

— Он, должно быть, знает, в какой квартире живет Хосе, — сказала Киоко и поспешила войти в дом.

Я не хотел вмешиваться в то, что меня не касается, но все-таки предупредил Киоко. Я отлично знаю, что ВИЧ-инфекция не передается просто так, но все же сказал ей:

— Не вздумай подавать ему руку, слышишь?

На входной двери висела табличка, извещавшая о том, что в этом доме администрация Нью-Йорка по низким ценам сдает квартиры молодым творческим работникам. Дешевая акриловая табличка, покрытая флуоресцентной краской. В шелесте ветра, казалось, был слышен шепот обитателей дома: мы все творческие люди…

Худого субъекта, одетого в странное подобие японского кимоно, звали Дэвид, и он оказался художником. Комната, в которой он жил, была завалена картинами. Ни о чем нас не спросив, он сразу принялся объяснять, что прижимает бумагу к надгробным надписям на памятниках знаменитым людям; Энди Уорхолу[6], Дженис Джоплин[7], Джимми Хендриксу[8]. Потом натирает ее красками, чтобы надпись проступила. Затем раскрашивает, и получаются такие вот картины. Все стены его комнаты были густо завешаны полотнами с именами ушедших знаменитостей. Ни мне, ни Киоко совершенно не были интересны эти работы. Какая-то неоформленная, хаотичная энергия исходила от этих картин, и, в довершение всего, Дэвид безостановочно кашлял, что усиливало во мне тревожное чувство. Каждый его вдох прерывался кашлем, и между этими приступами кашля он торопливо говорил. Я знал, что вирус не передается ни по воздуху, ни через слюну, но все равно чувствовал дискомфорт от присутствия истощенного СПИДом больного, который беспрестанно кашлял в полуметре от моего лица.

Дэвид продолжал свой монолог. Он принял нас, меня и Киоко, за торговцев, пришедших купить его работы. Я не знаю, как выглядят скупщики картин, но, да мой взгляд, вряд ли они похожи на нас. Они наверняка не носят курток, купленных за семьдесят девять долларов.

Было очевидно, что Дэвид слегка не в себе. По одному его виду можно было понять, что вирус уже начал разрушать его мозг. Он так долго ждал появления скупщиков, что, увидев, как к дому подъезжает шикарный лимузин, он вообразил себе, что это торговцы картинами могут ездить в таких автомобилях. В конце концов, он понял, что ошибся, и его лицо приняло выражение такой грусти, что мы содрогнулись.

— Дело в том, что я болен, и если скупщики картин не появятся, то мне не на что будет покупать лекарства. Представители социального здравоохранения предлагают мне переехать в их учреждение, но если я соглашусь, то больше не смогу свободно писать, как сейчас, — объяснил он нам между двумя приступами кашля.

— Здесь должен проживать танцор по имени Хосе Фернандо Кортес, вы знакомы с ним? — спросил я его. Мне приходилось говорить очень громко, чтобы его кашель не заглушил звука моего голоса.

— В доме живут пять танцоров, — ответил он, но ни одного из них не зовут Хосе.

Четверо из них девушки, а пятый хотя и мужчина, но по национальности финн, а ни одного финна не могут звать Хосе.

— Может быть, он жил тут раньше и недавно переехал? — спросил я, но Дэвид покачал головой.

— Я уже четыре года живу здесь, и ничего не слышал ни о каком Хосе.