Иван Шевцов - Любовь и ненависть

— Простите, у вас медицинское образование? Вы врач?.. — вдруг перебил Шустов его легкую, изящную речь, в которой было что-то жонглерское.

Марат и Семенов, обескураженные такой выходкой, недоуменно переглянулись. А Шустов, как бы скрывая свою лукавую нарочитость, поправился, не дожидаясь ответа:

— Я просто так, между прочим.

Но Дэйви принадлежал к породе тех людей, которых ничем нельзя смутить. Не дав Марату и главврачу что-либо сказать, он с веселой поспешностью заметил:

— О-о нет, я рядовой пациент. И счел бы для себя за честь быть вашим пациентом.

— Вы страдаете трофической язвой? — серьезно спросил Шустов.

— Что вы, что вы, бог избавил, — ответил Дэйви, выставляя щитом вперед ладони, и пояснил: — Я имею в виду мою безвременно полинявшую шевелюру.

Шустов понял его, заговорил, как бы кого-то упрекая:

— Видите ли, мистер Дэйви, тут, вероятно, произошло какое-то недоразумение. Вас неверно информировали. Дело в том, что я лечу трофические язвы.

— Доктор Шустов, я все знаю, — перебил гость с дружеской, доверительной улыбкой. — Знаю, что ваше открытие находится еще в стадии эксперимента. Я готов на любой риск и без всяких гарантий с вашей стороны, Разумеется, за солидное вознаграждение. Если вам будет угодно, вы могли бы сделать мне эту операцию у меня на родине… Я уполномочен передать вам официальное приглашение от общества врачей-экспериментаторов посетить нашу страну. — Жак-Сидней с торжественным церемониалом открыл папку и извлек из нее конверт с приглашением.

— Благодарю вас, мистер Дэйви, и прошу передать мою искреннюю признательность обществу. Только я едва ли смогу воспользоваться приглашением в ближайшее время. Моя работа не позволяет мне отвлекаться на такую поездку, хотя я уверен, что она будет приятной и интересной для меня. — Он говорил искренне и убедительно.

Приглашение общества врачей-экспериментаторов было главным козырем Дэйви, и вдруг этот козырь вежливо, но категорично оказался битым. Марат смотрел на Шустова, и взгляд его, надменный и холодный, говорил: "Либо ты дурак, Шустов, либо человек тонкого, хорошо организованного ума". В глазах Дэйви забегали злые и тревожные огоньки. Как человек, умеющий разбираться в людях, он отлично понимал неловкость своего положения и то, что Шустов непоколебим и тверд в своих словах. Такие люди, как этот доктор, слов на ветер не бросают, договариваться с ними чрезвычайно трудно, потому что их принципиальность граничит с упрямством и фанатизмом. Дэйви понял, что делать ему здесь больше нечего.

Марат проводил Дэйви до гостиницы «Националь» и тотчас же поехал в редакцию, где приказал вызвать к себе Гольцера и Кашеварова. Кашеваров явился сразу, Гольцера пришлось долго разыскивать. Раздувая ноздри, как загнанный конь, Марат говорил, точно приказ по армии отдавал:

— С Шустовым пора кончать. Безотлагательно должна появиться статья за подписью известного авторитета в медицине. Кто именно должен подписать статью — посоветуйся с Вячеславом Михайловичем. Он это организует. О самом Шустове в статье особенно рассусоливать не нужно. Просто сказать, что это бездарь, шарлатан, малограмотный субъект и проходимец, который в силу каких-то довольно странных обстоятельств допущен к самому священному алтарю — медицине. Привести один-два примера неудачной операции и — достаточно. Главное, основу статьи должны занять вот те "странные обстоятельства", о которых я говорил. То есть покровители и защитники Шустова. По этим господам и надо наносить удар. И прежде всего по профессору Парамонову. Он уже не однажды выступал публично в защиту Шустова. На днях снова опубликована его статья. В ней он приводит пример излечения Шустовым экземы у гражданина Ларионова, коим является известный тебе Аристарх. — Марат остановился подле кресла, в котором сидел бессловесный, весь внимание Кашеваров, азартно прищелкнул пальцами и восторженно заулыбался, осененный неожиданной находкой. Затем, сощурив выступающие из орбит глаза, пояснил: — Тут можно проделать великолепный фокус. В том же номере под статьей ученого-медика подверстать письмо Аристарха Ларионова в редакцию примерно такого содержания: "Уважаемый тов. редактор. Я с удивлением прочитал статью профессора Парамонова, в которой говорится, что якобы я болел экземой и меня вылечил доктор Шустов. Во имя истины с огорчением должен сообщить вам, что никогда я экземой не болел и, следовательно, ни Шустов, ни Парамонов и никто другой меня не лечил. Шустова я знаю давно и очень близко. К его так называемому методу отношусь весьма иронически, потому что сам Шустов не раз в пылу откровенности признавался мне, что никакого такого метода нет, что все это рассчитано на сенсацию и на доверчивых людей". В общем, в таком духе…

— Аристарх такого письма не напишет, — сказал Кашеваров, закуривая.

— Разумеется. Ему надо помочь. Написать за него.

— Он не подпишет. Он действительно дружен с Шустовым?

— Да. Но это не имеет значения. За бутылку коньяку? Как это у Маяковского. Помнишь? Подскажи.

— "Собственную тетушку назначит Римской папою, сам себе подпишет смертный приговор", — процитировал Кашеваров.

— Именно. Ларионов — это явление. После второй рюмки переходит на «ты», после четвертой начинает петь. После пятой лезет целоваться. После шестой он сделает любую подлость, если только будет уверен, что ему за эту подлость поднесут седьмую рюмку. Величайший оригинал. Его надо поручить Науму.

Однако Гольцер не приходил. Марат после ухода Кашеварова наказал секретарше никого к себе не пускать, кроме Наума, который нужен был ему не только в связи с письмом Ларионова. Завтра Дэйви собирался ехать в Новосибирск, Гольцер должен сопровождать его в качестве представителя журнала «Новости», и Марату хотелось еще раз проинструктировать Наума. Он опасался, что история, наподобие сегодняшней в клинике, может повториться, и поэтому нужно было предупредить Наума, дать указание, как поступать.

Марат читал верстку очередного номера и думал о Еве, с которой сегодня условился встретиться на даче у Савелия Чухно.

Дача Савелия Чухно стоит на высоком берегу быстрой мелководной и не очень радующей купальщиков своей студеной водой речки Истры. Участок в полтора гектара со всех сторон огорожен высоким тесовым забором на железобетонных столбах. Забор тянется и у самой воды; здесь река делает излучину наподобие зеленого мыса, что дает основание кинорежиссеру называть свою дачу "моя Пицунда". В излучине образован омут, метров десять в ширину и двадцать пять в длину, при этом достаточно глубокий, с песчаным дном и берегом. Тут устроен персональный пляж со скамеечкой и грибком, с деревянными ступенями и даже небольшой вышкой для любителей нырять. Две трети участка заняты под лес — береза, сосна, ель, дуб. Это от дома в сторону реки. А по другую сторону дома к парадному подъезду — фруктовый сад и цветы, много цветов. Зато никаких клубник и овощей не водится. Савелий Адамович считает, что такого добра можно всегда и в любом количестве купить у соседей.