Иван Шевцов - Любовь и ненависть

— А могла быть и чужая… — высказал предположение Новоселищев.

— Все может быть, — хмуро подтвердил Игнат Ульянович и резко захлопнул дверь рубки.

Сигеев был зол на лодку и за испорченную сеть, и за то, что она в самом деле могла быть чужой. Он злился и на Михаила Петровича, который вслух высказывал его собственные мысли, но не предлагал никакого решения, и на себя — за то, что не мог ничего дельного придумать и предпринять какие-либо меры. Игнат Ульянович пытался отогнать, рассеять эти тревожные мысли: ничего, собственно, такого ведь и в самом деле не случилось. Ну, подумаешь, перископ подводной лодки увидели. Впервой, что ли!.. Порванная сеть его меньше беспокоила, как это ни странно, и он поймал себя на мысли, что над председателем-хозяйственником берет верх обыкновенный военный моряк. Но и от этой мысли успокоение не приходило и подозрение не рассеивалось, а напротив, возрастало. И тогда он на какой-то миг подумал, что это в нем заговорил голос моряка — охотника за подводными лодками, голос бдительного воина. Хотя он уже и распрощался с военным флотом, а все-таки в душе остался боевым моряком. Это ему льстило, но не успокаивало: обстановка требовала каких-то определенных и, конечно, разумных решений и действий. А короче говоря — и это было, пожалуй, самое правильное, — следовало просто сообщить военным морякам о замеченной подводной лодке. Потом это уж их дело — разберутся сами, чья она — наша или чужая. Главное, сообщить. Но как? На траулере была рация, но он не знал, как установить связь с военно-морской базой, вернее, как бывший командир посыльного катера, он, конечно, знал, и не раз ему приходилось пользоваться связью. Но тогда у него был код под руками. А здесь… Разве только открытым текстом? Он отдавал себе отчет, что это далеко не идеальный выход из положения.

Можно себе представить, как был обрадован Сигеев, увидав в сумерках приближающийся посыльный катер, тот самый «Пок-5», на котором он много лет ходил по отдаленным морским постам. Игнат Ульянович знал, что на катере теперь плавает Юрий Струнов, оставшийся на сверхсрочную. И Сигеев пошел навстречу катеру.

Главный старшина Струнов встретил своего бывшего начальника у себя на катере, что называется, с распростертыми объятиями, передал штурвал рулевому, а сам вместе с желанным гостем спустился в свой кубрик. Он был в приподнято-шумном настроении; от внезапно нахлынувшей радости не заметил озабоченности на лице Сигеева и продолжал изливать свои чувства:

— Правду вот говорят: гора с горой не встретится, а моряк с моряком — обязательно. Тесно в море стало, Игнат, ей-богу, тесно. Я, по правде сказать, о тебе сейчас думал. Письмо недавно от Богдана получил с целины.

— Козачина на целине? Как он там оказался? — почему-то удивился Сигеев. — Он же домой рвался.

— Что рвался! Разве он знал, чего хотел? Он просто себя искал, место свое в жизни. На воде не нашел, это точно: море не по его характеру было. А на земле нашел. Ты послушай, что пишет наш Богдан. Доволен и рад, как жених перед свадьбой.

Струнов полез было в сумку за письмом, но Сигеев остановил его:

— Погоди с письмом. Я к тебе по неотложному случаю. Дело, Юра, серьезное. Тут мы на лодку напоролись. Вернее, она в наши сети забралась.

— И что? Авария?

— Да нет, не то. Видишь ли, лодка-то, похоже, не наша.

Сообщение Игната Ульяновича озадачило Струнова, Он все допытывался: а точно ли это была чужая лодка, убежден ли в этом Игнат Ульянович?

И хотя Сигеев не мог дать категорического ответа, Струнов все же передал по радио о появлении в районе бухты Оленецкой неизвестной подводной лодки.

Об этом мы узнали от начальника штаба базы. Дивизион противолодочных кораблей был поднят по боевой тревоге. По приказу адмирала я возглавил группу кораблей и немедленно вышел в район, где была замечена подводная лодка. Оцепив основными силами группы довольно большой водный район, два корабля начали поиск. Они методически, миля за милей бороздили морское пространство, огороженное не очень плотной цепочкой кораблей. Это был почти обыкновенный поиск, который мы делали довольно часто в учебных целях, поэтому я позволю себе не задерживаться на нем подробно, а, забегая несколько вперед, постараюсь со слов моих товарищей рассказать о том, что в это время происходило на берегу.

В десять часов вечера, а точнее, в двадцать два ноль-ноль — у нас в Заполярье в зимнюю пору это совсем никакой не вечер, а глубокая ночь, — так вот, в двадцать два ноль-ноль на окраине Оленцов на берегу У самой поды стоял одетый в шубу и пыжиковую шапку человек и время от времени посвечивал карманным фонариком в море. С берега свет фонарика не был заметен, потому что за спиной человека громоздилась высокая скалистая стена, а с моря этот моргающий глаз был виден лишь с небольшого расстояния. Во всяком случае, корабли наши, стоящие в оцеплении на значительном удалении от берега, ничего этого не видели, а те два корабля, которые «прочесывали» море, хотя и видели этот светлячок у берега, но не обращали на него никакого внимания, потому что у них была своя забота: искать противника под водой.

Я не знаю деталей работы нашей контрразведки, да и о пограничниках имею представление лишь по старым, двадцатилетней давности, кинофильмам. Но после этого случая убежден: и те и другие работают хорошо. Им можно верить, на них можно положиться.

Человек светил фонариком и с нервозной нетерпеливостью — в этом была и жажда, и надежда, и мольба — смотрел на море и не видел его, а слышал, чувствовал всеми своими нервами, каждой клеточкой. Он старался до предела обострить слух и зрение, но, сам того не желая, перешагнул где-то этот предел, потому что не увидел, как с обеих сторон в семи шагах от него очутились два вооруженных пограничника, и он понял это лишь тогда, когда раздался негромкий, почти тихий, но повелительный возглас:

— Стой! Руки вверх! — И тотчас же дуло автомата металлическим холодом дохнуло ему в лицо.

А потом подошел третий пограничник, одетый в штатское. Как и те двое с автоматами, он возник неожиданно из ночи — не такой уж кромешной, мглистой и зябкой — и скомандовал тоже тихо, приглушенно:

— Обыскать!

Человек с фонариком не противился. Он только бормотал нечто не совсем связное, то приглушая, то возвышая до вскриков свой неуверенный голос:

— Я вчера здесь гулял… Понимаете, гулял, дышал воздухом и обронил… Часы обронил… И вот нашел, видите, только сейчас нашел. А то без часов здесь нельзя, никак нельзя без часов.

Тогда пограничник в штатском приблизился к нему вплотную и сказал, точно словами хлестнул по лицу:

— Да замолчите вы… господин Дубавин. Нам все известно, зачем вы здесь.