Хуан Бас - Скорпионы в собственном соку

Или «скорые» попросту едут в другое место. Может быть… или нет? Это как с бородой Хаддока поверх простыни или под ней в «Акулах Красного моря». Я бы ногти себе сгрыз с досады, если б уже этого не сделал.

Если б я мог выяснить, что в точности там происходит; но я здесь в изоляции, в этом саркофаге на колесах – вот так оптимист! – и разницы никакой, если б колеса были квадратными.

Необходимость позвонить вызывает у меня в памяти образ моего мобильника, упавшего на пол в Гуггенхайме после того, как упал я, и воспоминание о том, как его раздавила своим франкенштейнским ботинком эта горилла, охранник с лицом Стивена Сигала.

– Простите, у вас есть мобильный телефон? – спросил я у своего кошмарного таксиста, заранее предвкушая какой-нибудь извращенный или сюрреалистический ответ.

Он меня не разочаровывает.

– Мобильный телефон? Как же!

– Что значит «как же»? Он у вас есть или нет?

– Конечно, он у меня есть, как и у всех, на кого ни плюнь. Я ведь не оборванец какой-нибудь, умирающий с голоду… Это уж слишком.

– А вы позволите мне позвонить? Я вам заплачу, само собой.

– Ну вот, приехали, так, значит, у вас-то как раз и нет этого барахла. Надеюсь, у вас есть хоть деньги за дорогу заплатить…

– Да, разумеется, да. – Я удивляюсь самому себе: такое терпение проявляю – прямо как святой Франциск Ассизский со своими барашками. – И у меня есть мобильный телефон, но он у меня сломался. Поэтому я спрашиваю вас, не позволите ли вы мне позвонить с вашего, пожалуйста…

– Не получится: невозможно. Он у меня лежит там, где и должен лежать: в ящике стола; все время выключен. Вы что, хотите, чтоб я еще больше раскошеливался? Вы знаете, сколько в Бильбао лицензий для таксистов?

– Ладно, ладно. Забудьте, пожалуйста.

А! Вот это будет проще, надеюсь.

– Не будете ли вы столь любезны и не поищете ли по радио какую-нибудь местную новостную станцию? Дело в том, что я хотел бы узнать, не произошло ли чего-нибудь в музее, в Гуггенхайме.

– Вы просите невозможного… В это время не передают новостей.

Я почувствовал, что мы сейчас свалимся в новую черную дыру, но на этот раз не собирался сдаваться.

– Да, да, я знаю… Но если случится что-нибудь важное, например покушение или какое-нибудь серьезное происшествие, они прервут программу, чтобы сообщить об этой новости. Поищите, сделайте мне одолжение.

– Мне не то чтобы трудно это сделать, поймите меня правильно, мне-то все равно, но вы рассуждаете неразумно. Если что-нибудь случится, само собой, они остановят и эту передачу, а они продолжают петь свои вильянсико. – Он повернул ко мне морду, довольный своим мужицким силлогизмом. Впрочем, должен признать, он меня удивил. – Тут я вас поймал врасплох, а?

– Сдаюсь… – Я вот-вот заплачу.

Он снова смотрит на меня, теперь с подозрением.

– Слушайте, а вы ничего там такого не натворили? У вас нет мобильника, вы так спешите в больницу, хотя у вас ничего не сломано, как видно… И хотите узнать, не произошло ли чего-нибудь в этой банке со спаржей… – Он внезапно раздражается и повышает голос: – А то вы у меня сейчас вылетите из такси, да? Мне не указ ни ЭТА, ни эти слизняки – муниципальная полиция, ни мать, родившая меня на свет, которая уже чертову тучу времени как почила с миром, кстати.

Мое сложное положение подсказывает мне, что не стоит препираться с этим ненормальным – который иногда неожиданно перестает казаться столь уж ненормальным, как будто он себе на уме… бред, – и постараться найти в этой пробке другое такси. Как бы там ни было, он до такой степени меня достал, что я не могу сдержаться и отвечаю ему со злобой:

– Уверяю вас, что, если б я был этаррой, [49]я бы уже давно вышиб вам мозги.

– Вот еще… Предупреждаю вас: вышибить мне мозга – это не так-то просто.

– Ладно. Хватит об этом.

Когда все кругом плохо, может стать еще хуже. Чтобы пробка стала вечной, начинается дождь – проливной, прямо-таки как в тропиках. Куда подевался мирный сиримири, [50]свойственный Бильбао? Я смиренно смотрю в окно, наблюдая, как люди бегут, стремясь укрыться от ливня под портиками того самого «Корте-Инглес», в который так хочется отправиться этому идиоту, и снова погружаюсь в воспоминания о своих отношениях с Антончу Астигаррагой.

Причиной, по которой Астигаррага захотел поговорить со мной тем вечером, было всего лишь то, что он намеревался принести свои извинения – я охотно принял их: благородство обязывает – за свое буйное поведение в баре близнецов Ригоития. Несмотря на свою спиртовую интоксикацию, он помнил меня, так же как и подробности злополучного происшествия, со всей ясностью, и, увидев в баре, тотчас же узнал, несмотря на то что на этот раз со мной не было Мило.

Он попросил у меня прощения в учтивых выражениях, без какой-либо гордыни, чего я совершенно не ожидал от типа с такими повадками, как у него.

С этим человеком вас на каждом шагу поджидали сюрпризы; в тот момент я не знал, что все это – лишь прелюдия к настоящему делу.

– Во мне было много вина, а иногда я веду себя весьма дерзко с теми, кто не виноват в моих злоключениях. Если вы когда-нибудь снова придете сюда, в мой бар, можете приводить с собой собаку, ей будет оказан хороший прием. Я люблю животных, особенно собак… У меня тоже была собака, давным-давно… – сказал он с грустью, почти с тоской.

– Благодарю вас за ваши извинения, со своей стороны могу вас заверить, что все прощено и забыто… – Какое душевное наслаждение доставляет великодушие. – Предлагаю сменить тему: я счастлив, что обнаружил ваш бар. За два посещения я испробовал полдюжины шедевров из тех, что вы творите, и могу охарактеризовать их только одним прилагательным: превосходные.

– Творить… творить… мне кажется, что только случай может творить или разрушать; однако благодарю вас за комплимент.

Примечательное наблюдение. У него есть чувство юмора, как он продемонстрировал некоторое время назад в разговоре со страдающим афразией уродом, он неглуп и, вероятно, за его культурный уровень отнюдь не стоит стыдиться. Иначе и быть не могло у человека, способного изобретать столь изощренные кулинарные сочетания.

Следовательно, воплощение капитана Хаддока было еще одним примером столь редкого типа: воспитанный и учтивый доктор Джекилл, которого обильное потребление вина превращает в брутального и грубого Хайда.

Он был не первым представителем этого типа среди моих знакомых. Например, мой бывший друг, бывший проктолог, а в настоящее время – шизоидный идиот Пипо Перна на четвертом стакане виски за секунду переходил от внешней сдержанности к тому, что начинал разговаривать в точности, как утка Дональд Дак в оригинальной версии мультфильма; на пятом он превращался в существо, среднее между девочкой в «Изгоняющем дьявола» и доктором Менгеле; [51]а на шестом изобретатели копрофагии и зоофилии с копытными животными казались по сравнению с ним ничтожными клещами. Его навсегда оставили идиотом при помощи удара алюминиевой бейсбольной битой, сделанной в Мондрагоне, городе, в психиатрической клинике которого он обитает в настоящее время, когда он встал на карачки на высокую стойку бара «Линахе» на улице Сан-Франсиско – это местный Гарлем – с намерением помочиться на чью-то яичницу.