Хуан Бас - Скорпионы в собственном соку

Я пришел.

Гости продолжали входить в музей, не заметно было ничего необычного, по крайней мере отсюда.

Может быть, я даже пришел раньше, чем он.

В дверях я толкнул какую-то пару, чтобы они пропустили меня, – думаю, это был Рохелио Итурригори, председатель финансовой инспекции, вместе со своей супругой, – я оттолкнул в сторону девушку-администратора, просившую меня предъявить приглашение.

Он был там! Асти проехал по внутреннему двору и в этот момент двигался на своей телеге, запряженной ослом, по большому залу без колонн, где было самое сердце вечеринки, – гости приветствовали его овацией. Я увидел, как леендакари Чорибуру приближается к нему, чтобы поприветствовать!

Я перепрыгнул заграждение на входе, умудрившись не проломить себе башку, и закричал так, как никогда в своей жизни не кричал, – за секунду до того, как горилла-охранник повалил меня, словно игрока в регби.

– Осторожно! У Оленцеро бомба!

В результате падения мой мобильник в форме арумбайского фетиша выпал из кармана пиджака и пролетел несколько метров по полу, оказавшись в конце концов под ботинком гориллы с лицом Стивена Сигала, тоже устремившейся ко мне.

Люди, окружавшие Оленцеро плотным кольцом, отпрянули, открывая пространство, с быстротой, с какой пестрая стая птиц теряет свой правильный строй перед нападением орла.

Телохранители леендакари окружили своего босса и в мгновение ока увели его.

По крайней мере дюжина пистолетов целилась в Асти и в меня.

Лежа на полу, обездвиженный гориллами, я снова закричал:

– Бочка с вином – это бомба.

Гостей поспешно оттеснили в зал без колонн; чтобы выпустить их через главные двери, нужно было пройти около Астигарраги.

Между двориком и входом в зал оставались только он и я, невежа, управлявший ослом, которого тоже крепко держали гориллы из музея, телохранители, несколько гостей – полагаю, главы Эрцаинцы, [133]– и Хабьер Болбора, считавший себя обязанным присутствовать там, ибо был советником по внутренним делам.

– Не двигайтесь! Оставайтесь на своем месте! – приказали Асти.

Антон продолжал стоять на облучке телеги, в нелепом костюме крестьянина, лишавшем происходящее драматизма и придававшем всей сцене оттенок абсурда.

Он посмотрел на меня, улыбаясь, и покачал головой, словно хотел выразить мне ласковый упрек за то, что я испортил его личный праздник.

Он медленно занес правую руку под пастушескую безрукавку из овчины, на уровень груди. Ему снова повелительно повторили, чтобы он не двигался, но он не послушался и ускорил свое движение – несомненно, он доставал спрятанное там оружие.

Мой крик заглушил сухой треск трех выстрелов.

Асти упал с телеги на спину, как внушительных размеров тряпичная кукла.

Я почувствовал себя жалким мерзавцем, как будто сам нажал на курок.

Осел испугался выстрелов и галопом помчался в зал без колонн. Его уложили, когда он добежал до гигантской минималистской скульптуры Ришара Серра. Осел, падая замертво, с силой перевернул бочку. Бочка отлетела в сторону и покатилась к вышеупомянутой скульптуре под названием «Змея»: это были три искривленные стальные стены.

Я подумал о том, что сейчас произойдет, и представил себе тесное пространство зала без колонн, куда, как сардины в банке, набились тысячи приглашенных.

Остальные бросились на пол, закрывая голову руками, кроме бедного Асти и меня: мы уже лежали на полу.

Бочка продолжала катиться на приличной скорости, пока не ударилась об острые грани скульптуры и там не разбилась; пол оказался залит красным вином, а также мочой Бегоньи Матраки, советника по образованию, которая описала юбку, пытаясь бежать.

Никакой бомбы не было. Из-за меня Асти напрасно застрелили.

Но тогда каков был его план? Он, конечно, рассказывал о нем в своей исповеди, но я не дочитал последние три страницы, потому что опрометью бросился бежать, как только узнал имя будущей жертвы.

Мне позволили подняться с пола.

Персонал музея и несколько телохранителей окружили Асти, его осматривал врач «Гуггенхайма».

Я попытался приблизиться к ним, но меня не пускали.

Возле меня стоял, наблюдая за сценой, официант с подносом закусок в руке. Это были наши знаменитые хрустящие устрицы. Почти безотчетно я подошел к нему; от нервов и смятения у меня возник чудовищный голод, как это часто бывает. Сначала я съел одну, потом еще и еще; полагаю, всего около пяти.

Горилла с лицом Стивена Сигала подошла ко мне.

– Он хочет поговорить с вами. Он умирает.

У меня дрожали ноги, но мне удалось приблизиться к нему. Ему перевязали раны от трех пуль: одна попала в правое плечо, другая – в бедро, а третья, смертельная, в живот. Рядом с ним лежал открытый мешочек, из которого на пол высыпались зернышки анакарда, – это и было спрятанное оружие, из-за которого его застрелили.

Хотя в глазах его читалась боль, он был спокоен и дышал как будто умиротворенно. Голова его лежала на импровизированной подушке, сделанной из свернутого пиджака.

Охранники и врач немного отошли, чтобы позволить нам поговорить наедине.

– Как тебе кажется, мы можем перейти на «ты»? Думаю, это соответствует случаю, – сказал он мне слабым голосом.

– Конечно, Антончу. Разумеется, это будет хорошо.

– Ты не послушался меня. Ты сейчас должен был быть занят чтением моей рукописи. Ты прочел ее?

– Я раньше нашел дискету… Да, я ее прочел.

– Значит, ты уже знаешь, кто я такой и чем я на самом деле являюсь… И почему.

– Мне все равно.

– Спасибо.

– Что я могу сделать?

– Не давать им передвигать меня… И пусть они оставят меня в покое… Попроси одного из наших официантов, чтоб он налил мне «Шато Папа-Клемант» на три пальца, в бокал «ридель» для бордо… Я велел привезти сюда несколько бутылок великого урожая 1982 года… Не медли: уже нет времени.

– Я сейчас же вернусь.

– Попробую подождать тебя. И еще…

– Говори.

– Принеси второй бокал, для себя. Выпей со мной в Последний раз… Забавно. Я сейчас вспомнил, не знаю почему, как мой отец жарил каштаны дома, на печи, когда я был ребенком… тогда тоже было Рождество… И было холодно.

Я удалился, чтобы лично исполнить его желание и чтобы он не видел моих слез.

Наши люди сгрудились во дворе на почтительном расстоянии от зала. Анхелинес и Гоцоне, его помощницы, безутешно плакали.

Пока я открывал бутылку и пробовал вино, я передал врачу и начальнику охраны леендакари желание Асти умереть с миром.

Мы выпили, я поддерживал ему голову рукой и помогал поднести бокал губам.

– Превосходно. Тебе не кажется?

– Это великое вино.

– Такое же хорошее, как то, что я пил с Домиником.

– Ты сможешь простить меня за то, что я сделал?

– Разумеется, могу… Это не имеет значения. Все кончено.