Жорж Сименон - И все-таки орешник зеленеет

Я стыжусь этой сентиментальной фразы. Я помогаю им и, конечно, буду помогать и дальше. Меня с ними связывают родственные узы, но я этих уз не ощущаю.

«Держись по-прежнему молодцом, наберись терпения. До скорого свидания, дорогая Пэт. Обнимаю тебя».

Я колебался, писать ли эти последние слова, потому что мне, наверное, нелегко было бы поцеловать ее. Я чуть было не поставил, как это принято в деловых письмах, свою фамилию в конце, но вовремя остановился и написал только имя.

Это письмо потребовало от меня больше усилий, чем потребовал бы несколько лет назад целый рабочий день. Я подхожу к окну и зажигаю сигарету, глядя на фасад отеля «Риц», который виднеется за бронзовой колонной. Вокруг летают голуби. Я никогда не обращаю внимания на голубей, не знаю почему — они ведь тоже дополняют пейзаж.

Лучше сейчас же покончить и со вторым письмом. Кому адресовать его? Моей невестке? Я с ней незнаком. Я знаю о ней только то, что мой друг Эдди сказал мне вчера по телефону. Я знаю не больше и о старшем из своих внуков. Дорогая Элен? Так не пишут незнакомой женщине.

«Мой дорогой мальчик…»

Это более нейтрально, и в конце концов именно он станет главой маленькой семьи в Ньюарке.

«Как только вчера утром я получил письмо от твоей бабушки с сообщением о несчастье, которое…»

Нет! Это слишком прямо.

«…с сообщением о том, что произошло, я хотел сесть в самолет и полететь к вам. Но, увы, я уже не молод, и сейчас мне запрещены далекие путешествия…»

Я не решаюсь, быть может из суеверия, говорить так о своем здоровье. Я вполне могу провести несколько часов в самолете, но у меня не хватает духу начать письмо сначала.

«Я жалею также, что никогда не получал известий от твоего отца, адреса которого у меня не было, и что не имел прежде возможности помогать ему. Теперь ему уже не поможешь, но я хочу, чтобы твоя мама и вы трое отныне жили без забот…»

Я покраснел, написав слово «мама». У меня такое чувство, будто я проявляю малодушие, едва ли не совершаю предательство. На самом деле я не говорю так. И не думаю. Я словно хочу искупить какой-то грех. Однако вины за собой не знаю.

Может быть, в прошлом? Тоже нет. Я не виноват перед ними.

«Тебя посетил мой друг Эдди Паркер, наверное, он оставил тебе свой адрес. Ты можешь полностью доверять ему. Я знаю его давно: он поверенный в моих делах в Нью-Йорке.

Он рассказал мне по телефону, какое прекрасное впечатление ты на него произвел. Я надеюсь, что ты сможешь теперь работать в лучших условиях, и уверен, что твоя мать будет тебе отличной помощницей.

О ней мой друг Паркер говорил мне тоже лишь хорошее. Жаль только, что она неважно себя чувствует, но это вполне понятно в сложившихся обстоятельствах.

Я думаю о ней, и она всегда может рассчитывать на меня. Передай твоему брату и сестре самые лучшие пожелания от их далекого дедушки.

Мне не терпится познакомиться со всеми вами.

Искренне ваш…»

Уф! Не решаюсь перечитать. Быстро заклеиваю оба конверта и несу их в секретариат, пока не поддался соблазну разорвать.

— Пошлите, пожалуйста, поскорее!

— Срочно?

— Авиа и срочно…

Несмотря ни на что, я все же еду в клуб, полчаса занимаюсь гимнастикой, захожу к массажисту, потом немного плаваю. Когда я вновь выхожу на авеню Фош, ветер уже стих и солнце пригревает.

— Подождите меня на Елисейских полях, на Круглой площадке, — говорю я Эмилю.

Мне хочется немного побыть среди уличной толпы. Иногда я с удивлением смотрю на прохожих, будто они явились с другой планеты.

В сущности, я многого достиг еще совсем молодым. Я имею в виду материальную сторону. Даже когда я жил в Латинском квартале, мне не приходилось класть зубы на полку: отец посылал столько, что мне вполне хватало на все мои нужды.

Почти два года я жил вместе с Розали Буйе, славной и непритязательной девушкой, быть может, лучшей из всех женщин, с которыми меня сводила судьба.

Я встретил ее в Люксембургском саду, она сидела на одном из желтых стульев, а может быть, и на террасе кафе Аркур. Тогда у меня еще находилось свободное время, и мне случалось присаживаться где-нибудь и смотреть на прохожих. Почему потом я никогда больше этого не делал?

Она была полненькая, румяная, со светлыми волосами. От нее исходил приятный и здоровый деревенский запах. Мы поужинали в какой-то пивной, она ела с необыкновенным аппетитом, а потом без всякого жеманства пошла со мной в мой гостиничный номер.

Сколько ей было лет? Двадцать пять или двадцать шесть — мы познакомились вскоре после войны четырнадцатого года. Мой отель находился на улице Эперон, в самом центре Латинского квартала, и назывался «Отель короля Иоанна». Я так никогда и не узнал, в честь какого Иоанна он был назван, но помню, что фамилия хозяина была Ганьё, а имя Изидор.

Потом мы с Розали поселились в меблированных комнатах на улице Лекёр. В то время я учился на факультете права и дружил с Максом Вейлем, тем самым, который подал мне мысль заняться банковским делом и который погиб в Бухенвальде.

Я чуть было не женился на Розали. Она еще не оторвалась от своей деревни и была совсем необразованная. Но разве жен выбирают за умение вести разговор?

Зато она обладала тем, что я ценю выше всего: жизнерадостностью и ровным настроением. Просыпаясь или ложась спать, она всегда была веселой. Для нее не существовало никаких сложностей, и она довольствовалась тем, что выпало ей на долю.

Такою же, в общем, была и моя мать. Только сегодня я заметил это сходство между ними. У матери был тот же ровный характер, и отцу повезло, потому что порой с ним нелегко приходилось.

Удачным ли оказался бы наш брак с Розали? Мы отпраздновали вместе с Вейлем и его подружкой день, когда я получил степень доктора права. Мой отец скончался. Я проработал несколько недель в банке Вейля и Дусе на улице Лаффит, и Жакоб Вейль, отец Макса, посоветовал мне стажироваться в Нью-Йорке.

Розали проводила меня на вокзал, всплакнула. Я и не подозревал, что вернусь женатым и уже почти отцом семейства. Больше я ее никогда не видел. Сразу по возвращении я мог бы поискать ее в кабачках на Левом Берегу, но тогда я думал только о Пэт.

В водовороте жизни я забыл о Розали и, когда, гораздо позже, захотел узнать, как она живет, уже не мог ее разыскать.

Может быть, она вернулась в свое родное Берри и вышла замуж за парня из своей деревни? Не знаю, как она называется. Мне не приходило в голову спрашивать об этом Розали. Знаю только, что она находится где-то возле канала.

Розали могла выйти замуж и в Париже. Ей бы очень пристало, например, стоять за прилавком молочного магазина. Если только она не пошла по плохой дорожке. А жаль было бы.

Она была со мной, когда я еще не потерял связь с улицей, с реальной жизнью, с жизнью безыменной толпы, которая движется по тротуарам и в определенные часы ныряет под землю у станции метро.