Валерий Попов - Нарисуем

– Объясните.

– Не понял? – Пека снисходительно произнес. – Так во всем мире на кладбищах гниют… а у нас в мерзлоте все свеженькие будут лежать, как огурчики!

Кошмар.

– Только волосы и зубы растут, – добавил вездесущий Опилкин.

Представляю этих красавцев. Я, конечно, ждал тут каких-либо ужасов, но таких!..

– И знаешь, кто за этим стоит? – произнес Пека почему-то хвастливо.

Он? Но тогда почему он же с этим беспощадно борется? Инна? Но тогда, наверное, надо соглашаться?

– Рада! – произнес Пека и самодовольно захохотал.

– Кто?

– Ну Рада! Помнишь, еще копали у нее?

Да, рыли для нее могилы, но чуть не вырыли для себя. Был потрясен ее размахом, и вообще – масштабами жизни. Казалось, тут страшно, а тут, оказывается, лакомый кусок!

– Да как же она проникла сюда?

Пека молчал многозначительно. Мол, не без моего влияния, ясное дело! Подчиненные смотрели восторженно, снизу вверх – большими половыми связями начальник обладает там, наверху!

– Ну и что не устраивает тебя?

– Забываться начинает! Распустила тут бандовню… умных людей не слушает. Рудник вовсе не обязательно закрывать.

Обязательно! По литературе знаю. Чтобы мертвечину везде насадить – надо предварительно выморить все живое. И в литературе это идет!

Выпили.

– Так что объявляем войну! – Пека властно на Опилкина глянул. Тот с натугой поднял тяжеленную сумку на стол. Я думал: там патроны и гранаты… Нет, бутылки с «зажигательной смесью», слава богу. Умно. Маскировать революционные маевки под обычные пьянки, как Ленин учил!

Вдруг распахнулась железная дверь, хлынул свет. Оглушительный металлический голос:

– Выходи по одному! Стволы, ножи на снег, руки в гору!

Милиция тоже играет в какой-то фильм.

Последним вышел и я, щурясь, в надежде – может, отделят? Поймут, что я не из этой оперы? Достаточно вжился! А через час мне уже выступать.

– Чего стоишь? Залезай!

– Это вы ко мне?

Упаковали меня вместе с моими героями. Большая честь. Ну а где бы ты хотел сейчас быть? Отдельно? Так не напишешь никогда.

Привезли, что характерно, не в отделение, а в какой-то спортивный ангар. Сердце мое упало. То есть эта работа у них не надоевшая, обыденная, а сверхурочная, видать, неплохо оплаченная – так что будут работать с душой.

Характерная деталь: тут же в этом бункере спортивные тренировки шли. Лысые мордовороты штанги толкали, другие настойчиво, обливаясь потом, гребли на условной железной лодке, не отвлекаясь на наши крики и стоны, которые вскоре тут раздались. Но этих еще можно понять: им вскоре, возможно, точно такая же работа предстоит – чего отвлекаться?

Более поразительно, что девочки-ангелочки с обручами и лентами танцующие под музыку Чайковского, извлекаемую из белого рояля интеллигентной очкастой женщиной, тоже не обратили ни малейшего внимания на побоище, что нам учинили тут. Решили, видимо, что это какой-то турнир по боям без правил и со связанными руками у одной из сторон, по моде времени. Афиши такие висят. Характерно, что и исполнители вовсе не тушевались, даже милицейская форма не смущала их – наоборот, как бы подчеркивали жестокость и цинизм. Да, милиция тут полностью переменила ориентацию! Тоже напоминает какой-то фильм. «Из всех искусств для нас важнейшим является кино!»

– Ну что, сука? Скоро ты уберешься отсюда? – волосатая лапа сжала Пекино горло.

– Зоя! А давай стоя! – смело Пека прохрипел.

Удар! И тут же – божественное «Лебединое озеро». Вынесло все оно! Похоже, что при такой всеобщей терпимости нам хана.

Но голос все же раздался. Сначала гулко хлопнула крышка рояля, струны отозвались.

– Вы долго еще? – строго произнесла аккомпаниаторша. – Вы мешаете нам! У нас мероприятие. Найдите другое время.

– Сейчас, Софья Павловна, – главный глянул на часы. – Уже заканчиваем.

Видимо, работа тоже почасовая. И корячиться хоть минуту лишнюю, да еще на сверхурочной, никто не собирался. Это и спасло…

Для бодрости зашли в гараж, допили. Главное – бодрости не терять.

– Ну все, – я сказал Пеке. – Пора сдаваться властям.

Под властями я, ясное дело, Инну подразумевал.

По дороге еще купили елочку у ханыги.

– С материка привез! Недешево обошлась.

Пека и не скупился: Новый год!

– Упала консоль, – так Пека ей наши травмы объяснил. Я гордился им! Что значит специалистом быть. Консоль! Сдержанно и емко. И ничего больше можно не объяснять: дилетантам бесполезно. Как художник слова, восхищался и одновременно сладко погружался в сон.

– Не спи! – звонкий голос Инны, спасительный луч. – У тебя выступление через полчаса!

Да, емкий вечерок! Сел. Пока что еще не встал. Но все уже слышал и многое понимал.

Я глянул на Пеку, спавшего на соседней тахте.

– Он так ждал тебя. Если б не дурацкая забастовка эта! Увольнять его ребят стали. Ну, оболтус этот: не брошу своих!

Я четко встал. Тоже имею принципы. Пропьем все, но профессию никогда. Пора и мне в мой забой!.. Последние годы я по сути тоже, как Пека, в яме сидел со своим верным пером (кайлом), упорно не прерывая работы, – когда на поверхности проносились ураганы, сметающие все… Устоял? В смысле – усидел? Высидел свое? Сейчас проверим!..

Ровно через полчаса, с прилизанными мокрыми волосами, с изможденным высокоинтеллектуальным лицом был уже за столом в избе-читальне, шуршал листами.

Публики небогато – но к этому тоже привык. Закалился. Или задубел? В общем, выдерживаю. К тому же – елочка, свечи создают уют.

Читал.

– Я к Сущаку!

– Его нет, – произнес охранник, перегораживая мне дорогу.

– Но мне назначено. Вот написано его рукой: «Семнадцатого в шестнадцать часов»!

Я все не мог еще избавиться от спеси, навеянной, вероятно, тем, что друг подвез меня к нотариальной конторе на ослепительном «Вольво». Но здесь, судя по габаритам цербера, меня быстро приведут в чувство.

– Разрешите!

Гонор, однако, не проходил. Я смело попытался сдвинуть охранника, хотя легче было сдвинуть стенку. Но! К удивлению моему, он вел себя сдержанно и даже в какой-то степени скованно – словно не знал точно, как себя вести. А говорят еще, что жизнь наша становится жестче. Наоборот! Я, как писатель-оптимист, всюду нахожу радости, даже в нотариальной конторе. Это мой долг.

– А что за дело у вас? – спросил он, нерешительно потоптавшись.

– Наследственное.

– Он вел?

– Что значит, вел? Где он?

Начинается ахинея! Охранник-амбал вдруг окончательно смутился. Ну, если смущается даже этот шкаф, – значит, действительно вышло что-то из ряда вон выходящее, просто так его не смутишь. Я решительно протиснулся.

В еврокоридоре увидел бумажку: «Прием ведет нотариус Сущак Я.А. по доверенности нотариуса Сущака Я.А.». В своих хождениях я уже усек, что нотариусы – большие казуисты, любят прятать суть дела в ворохе бумаг. Какая-то новая уловка? Я заглянул… Женщина! Высокая укладка, брошка.