Евгений СТЕПАНОВ - Застой. Перестройка. Отстой

– А ты что?

– А хули я? Я тоже малька подворовываю. Ну а что остается делать? Жрать-то надо. На зарплату грузчика и на ворованном чае не разживешься. Да ничего и не охраняется здесь. Вот недавно с ребятишками «взяли» склад с икрой, балычком, кальмарами… Консервы, короче. На семьдесят тысяч «бачей». Мы сначала-то на этот склад как порядочные пришли, закупили за свою «капусту» сто килограммов товара, все заодно посмотрели, где у них что… Как сигнализация отключается? Где охранники дремлют? Ну и «взяли» потом складик. Охрана, как всегда, спала. Товар ушел за неделю. Через обычные московские ларечки. Перестройка все-таки имеет свои плюсы – ларьков понастроили хуеву тучу! Ну, а вообще мой бизнес – это машины.

– Завозишь и продаешь?! – обрадовался я.

Сережка засмеялся.

– Угоняю. Потом продаю. Машин сто уже на моем счету. Но, вообще, жить становится все тяжелее и тяжелее. Горбач и Эльциноид все, говнюки, испортили. Воровать стало намного труднее. Страна хорошо жила только при Лене. Воровали ВСЕ. Работал на птицефабрике – тащил птицу, на чаеразвесочной фабрике – выносил чай. В неограниченном количестве. Сейчас больше десяти кг хер вынесешь. А это разве деньги! Леня всем давал воровать. Настоящий был руководитель.

– Серега, а у тебя что, – замямлил я, еще отхлебнув для храбрости из кружки пивка, – не возникало проблем с милицией? Все так легко сходило с рук? Если ты сто машин угнал…

– Ну приключались, конечно, мелкие неприятности, – ответил Серега. – Взяли мы как-то с пацанами шестисотый «Мерс» у одного банкира. Позвонили ему: «Так, мол, и так: двенадцать «штук» – и вернем!» Но, понимаешь, посредники еще с нами работали. Цену накрутили до семнадцати «тонн», пидоры. Короче, приехали мои орлы на «стрелку». А их – хуяк, окружили. Всех повязали. Корешки мои, естественно, меня сдали. Я сидел в тот вечер дома, счастливый, комедию какую-то тупорылую, американскую смотрел. «Корешки» доложили по «мобиле»: мол, все о’ кей, Сергун, везем «капусту». Через полчаса позвонили в дверь. Я, даун, дверь и открыл (инстинкт самосохранения не сработал). Ну и мне ручкой пистолета – в еблище. У меня кровища, на башке – рог. Наручники надели. И – в воронок. Посадили в одну камеру с бомжом. Заебал, козел. Вонища от него стояла хуже, чем в сортире. Дал я какому-то сержантику денег, послал за жрачкой. Он притащил, я похавал, начал кумекать – хули делать? Вызвали на допрос. Начальник «мусоров» спрашивает: «Твое, Сергей, дело – “Мерсюк”?» «Нет, – говорю, – начальник, не мое. Оклеветали». «Ну, Сергей, – слышу в ответ, – смотри сюда. Даю тебе три часа, «Мерса» не подгонишь – я тебя лично из «ТТ» пристрелю». И – лох – отпустил меня. Я и срулил. Никто даже не проследил за мной. На понтах меня хотели взять. Дома я, правда, с тех пор не появлялся. Может быть, я даже в розыске сейчас состою, хотя вряд ли, они на такую мелочь, как я, времечко свое драгоценное тратить не будут.

– Серега, а ведь ты в Афгане служил, – наконец, решил попросить я товарища. – Сможешь выступить у нас на вечере в музее?

– Да легко, – сказал Сережка. – А хули говорить?

– Я тебе напишу речь.

– Заметано, – протянул мне руку воин-интер-националист и похититель «Мерседесов».

Потом мы еще попили пивка, Серега рассказывал, сколько девиц он перетрахал, какие кабаки посетил, что Игорь Кононов в очередном запое, работу прогуливает.

– Хоть бы ты с ним, Женек, поговорил, – заботливо заключил Сережка, – он тебя уважает.

Я пообещал позвонить Игорю.

Когда вернулся домой, решил сразу на машинке напечатать Сереге речь.

Я сел за письменный стол и за два часа написал текст, в котором говорилось о том, что вот, дескать, часто ругают молодых людей. Мол, панки они да металлисты. Но кто тогда спасал теплоход «Нахимов»? Молодые парни, новороссийские пограничники! Кто бросился в пекло Чернобыля?! Кто защищает апрельскую революцию в ДРА? Да все та же молодежь!

Я писал речь специально очень просто, понимая, что литературных слов мой друг знает немного, и ему трудновато будет держаться на публике. …Сережка выступил блестяще. Ему долго аплодировали.

На планерке Галина Ивановна похвалила Наталью Семеновну за хороший вечер и особенно за «афганца».

– Да, такого парня было непросто найти, – сказала Наташа.

Во время работы в музее я познакомился с рядом литературоведов, которые писали о Беднякове, а некоторые его даже редактировали. Вообще, по Москве довольно долго ходили слухи, что редакторы и писали за кормильца. Но это оказалось враньем – домыслы опроверг первый редактор Беднякова девяностолетний Марк Борисович Колосков…

С Марком Борисовичем, конечно, было не просто, он не пропускал ни одного музейного заседания, всегда рвался выступать, но все путал, нашего кормильца Колю Беднякова иногда называл Сашкой Фадеевым, меня – Виталием Оттовичем, Галину Ивановну – Натальей Семеновной, но одно твердил последовательно и упрямо – все книги Бедняков написал сам, а мы, редакторы издательства «Молодая гвардия», ему только помогали, немножко корректируя.

Еще в музей заходил замечательный литературный критик Лев Александрович Иванов, который написал множество книг, в том числе, и монографию о Беднякове.

Мы со Львом Александровичем, когда он приходил в музей, общались. Точнее – я слушал его, задавал по своему обыкновению вопросы. У нас установились доверительные отношения. …Как-то раз шли мы с ним Цветным бульваром в редакцию журнала «Дружба этносов», к нему на работу. Он поделился со мной любопытной историей:

– Я был молод, говорил смелые речи. И сказал при случае Надежде Яковлевне Мандельштам: «Какой Сталин – подлец. Сколько людей загубил!»

– Сталин не подлец, – ответила вдова гениального, погибшего в лагере поэта. – Люди загубили себя сами.

– И я призадумался над емкой, глубокой фразой Надежды Яковлевны, – вздохнул Лев Александрович, – а в самом деле, кто же убивал, кто «стучал» на ближнего своего, кто издевался над заключенными? Разве не мы сами? Так почему же мы всю вину сваливаем на одного человека?

– Бедняков, кстати, – продолжил Иванов, – ни на кого не стучал, никаких привилегий себе не просил, даже в Москву, в эту роскошную квартиру на улице Горького, переезжать не хотел – ему было неловко.

Потом мы еще беседовали с Ивановым о первых годах революции, эпохе, когда жил и работал Бедняков.

– Удивительное дело, – говорил Лев Александрович, – среди видных государственных руководителей, начальников карательных органов первых лет Советской власти практически не было русских. Даже Ежов оказался другой национальности. Мордвином.

– Как вы думаете, почему? – спросил я.

– Видите ли, Женя, – ответил мудрый критик, – когда в деревне отрубают голову петуху, то приглашают это сделать кого-то со стороны… Своему – не под силу…