Евгений СТЕПАНОВ - Застой. Перестройка. Отстой

Учились мы с Наташей неплохо, особенно по литературе, русскому языку. Марксистско-ленинские науки мне давались легко, а Наташа в них ничего не понимала.

В двадцать лет меня исключили из комсомола. Ни за что. Я просто забывал платить взносы.

Комсомольцы вызвали меня на бюро и стали шпынять:

– А ты очень неправильный комсомолец… Почему не платишь взносы?

Один жирный парень, редактор институтской многотиражки Толя Мокрых возмущался:

– А я знаю, что ты за фрукт, мне говорили друзья, что ты и паспорт потерял.

Я отвечал:

– Да, потерял – ну и что? Скоро вообще в мире не будет никаких паспортов. Это все лишнее. А взносы я заплачу.

– Но ты же не комсомолец по сути, – отвечали мне.

– Я считаю, нужно в душе быть комсомольцем и хорошим человеком, а все остальное потом.

Исключили.

Я пришел домой. И сутки не поднимался.

Я понял, что никогда не уеду за границу, не увижу ни Парижа, ни Берлина, ни Америки… Все дороги мне были закрыты.

Наташа легла со мной на полу, гладила меня и говорила:

– Все это ерунда. Все обойдется. Сама система этих дураков скоро рухнет. Скорее, чем им кажется. А ты объездишь весь мир.

Я посмотрел на нее непонимающим взглядом.

– Точно, – сказала она.

И я поднялся с пола.

Что такое счастье? Оно многообразно. Порой малая толика света, одна человеческая фраза – огромное счастье.

Мое счастье – это Наташа.

Из друзей детства я поддерживал отношения только с Сережкой Грушиным. Он писал мне из Москвы, потом из армии, потом снова из Москвы.

В восемнадцать лет Сережка пополнил ряды доблестных вооруженных сил СССР – оказался сначала в Душанбе, а потом (после «учебки») самолетом его переправили в Афганистан.

Он стал охранять Кабульский аэропорт.

Когда он прилетел, была весна. Цвели цветы. Много цветов. Острые, как зубная боль, горы подпирали яркое синее небо.

– Природа как на курорте, – подумал Сашка.

Из созерцательного и расслабленного настроения его вывел сержант Жаков:

– Ложись!

Начался обстрел. Оттуда-то стреляли, Сережка не понял – откуда. Он бросил свой гранатомет и свалился в прилипшей к спине гимнастерке на холодную землю.

Жаков очнулся первым и стал кричать:

– Груша, твою мать, огонь!

Сережка схватил гранатомет и стал стрелять вверх. Он боялся не умереть, он боялся Жакова, его криков и последующих разборок.

В воздухе появились наши вертолеты, Сережка прекратил стрелять. И опять лег на землю.

Прошел его первый день в Афганистане.

Сергей прослужил в Афганистане три месяца и был ранен. Ему повезло, пуля каким-то невероятным образом прошла через щеку навылет. Лечили его в лазарете три месяца. Вскорости комиссовали.

Он пришел домой с орденом Красной звезды и книжкой ветерана войны. Начал искать работу.

Устроился грузчиком на чаеразвесочную фабрику.

Работа кормила. Он получал почти двести рублей и подворовывал – выносил чай в штанах. Потом продавал его знакомым из нашего двора.

Ночами ему снились афганские бомбежки.

Он просыпался, крича:

– На помощь, на помощь!

Больше заснуть не мог.

Ночами он писал мне письма. Почти все из них доходили до адресата. Я ему отвечал. …В Москве я бывал редко, но еженедельно звонил родителям, еще мы переписывались. Они были рады, что я учусь, женился, нашел себя. В Москве у меня не было никаких перспектив. Главное – там никто не мог решить наш квартирный вопрос. А жить с родителями и молодой женой в одной квартире я опасался, боялся, что Наташа не поладит со свекровью, моей волевой мамой.

Легкие, как ласточки, студенческие годы пролетели мгновенно. Даже быстрее, чем детство. В 1986 году сразу после института нас с Наташей благополучно распределили в сельскую школу в родную Кубиковскую черноземную область, в село Среднеспасское.

За областной и районный центры я не держался – служить в армии не очень хотелось. А на сельских учителей распространялась бронь. …Мы приехали с Наташей в район в августе, накануне учебного года. Прошлись по селу. Увидели огромные колхозные поля, свежие невырубленные просеки. Село Среднеспасское состояло из двух больших улиц, вдоль которых виднелись низенькие одноэтажные бревенчатые избы с мезонинами. Магазин был один. Туда привозили белый хлеб (который местные жители ласково называли булочкой), черный ржаной хлеб, водку, жигулевское пиво и мыло. Еще иногда на прилавки выбрасывали консервы. За всем остальным приходилось ездить в райцентр.

Мы шли через огромное поле по узенькой протоптанной тропинке к старой двухэтажной деревянной школе, комья жирной питательной черноземной земли прилипали к нашим нелепым городским туфлям.

Поле перерастало в лес. Мы зашли и в лес – красивый, смешанный, правда, изрядно загаженный. Повсюду валялись пустые бутылки из-под водки и жигулевского пива…

Реликтовые вековые сосны, подпирающие небо, росли вперемешку с мелкими и невзрачными кустарниками. На опушке мы заметили боярышник и волчью ягоду… Все рядом.

Посредине опушки возвышался муравейник, огромный, как Вавилон. Муравьи были заняты увлеченным и малопонятным делом – строили свою невероятную муравьиную цивилизацию.

Сосны, боярышник, волчья ягода, муравейник… Лес давал полное представление и о человеческой жизни… …Директор школы – сорокапятилетний стареющий бородатый математик Сергей Петрович Носенко – встретил нас очень радушно, учителей в школе не хватало; он предоставил нам в бесплатное пользование просторную, пустующую и основательную избу-пятистенок и участок черноземной земли в двадцать пять соток. Газа и телефона в избе не было. Удобства – во дворе. Но посредине дома стояла внушительная русская печь с лежанкой, которая отапливала все четыре комнаты. …Мы стали налаживать наш непростой крестьянский быт.

Дрова мне приходилось колоть самому, но я не расстраивался. Это была хорошая физкультура. Березовые чурбаки горели долго и хорошо, хотя и оставляли опасную копоть в дымоходе. Печка нагревалась не скоро, но держала тепло до утра.

Наташа проявляла ангельское терпение. Хотя ей приходилось в селе, конечно, нелегко. Наташа выросла в интеллигентной городской семье врачей. С детских лет ее все лелеяли и оберегали…

Когда печка протапливалась, я прислонялся к ней спиной и умиротворялся. Жена смотрела на меня и удивлялась тому, что я оказался вполне деревенским гражданином.

Во время топки я иногда открывал задвижку и смотрел на огонь. Дрова умирали в печке быстро, как наши молодые дни и ночи здесь, в деревне.

В школе, помимо того, что я стал вести литературу, историю в старших классах, за мной закрепили пятый класс как за воспитателем группы продленного дня. Мне положили весьма приличную зарплату – сто сорок рублей. Это со всеми надбавками.