Тургрим Эгген - Декоратор. Книга вещности.

Потом отрезаю обе руки по плечи, это нетрудно. Кстати пригодилась наконец анатомия, которую мы учили в школе. Мне проще сообразить, где надрезать, чем полному профану. Пусть мне и на секунду не нужна слава мастера этих дел.

Кого люблю, того делю.

Отделив все конечности, я останавливаюсь, не зная, как поступить с обрубком, начинаю сомлевать перед ванной, в которой скопилась куча грязи и пакости, и когда я жду, что вот-вот потеряю сознание, — в дверь звонят! Господи!

Шок такой силы, что я с померкшим рассудком чудом не хлопаюсь в ванную к демонтируемой Сильвии. Сердце останавливается, если верить ощущениям, на сотни секунд. Наконец оно заводится, как нетянущий лодочный мотор, вполсилы и с перебоями. Ещё несколько секунд спустя кровь поступает в мозг, создавая предпосылки для мыслительной деятельности.

Плотники?

Сантехник?

Точно не Йэвер. Он в отъезде.

Самое важное: может ли этот человек зайти, если я не открою?

Думаю, нет. Мне кажется, все ключи у меня под контролем.

Но я не могу не посмотреть. У меня не хватит нервов не посмотреть.

Звонят опять. На ватных ногах я бреду вниз, чуть не грохаюсь на сломанной ступеньке, но спускаюсь вниз, не наделав ненужного сейчас шума. Боюсь и подумать, в каком я виде, зато отмечаю, что теперь придётся отмывать и дезинфицировать лишние поверхности. Будь что будет: я обязан посмотреть, кто там.

В глазок я вижу двоих мужчин в тёмных костюмах, тёмно-синих пальто и при галстуках. Они молоды, практичные стрижки.

Это могут быть только полицейские.

У меня темнеет в глазах. Прислонясь к косяку, я отключаюсь на несколько секунд. Пол, потолок и стены не желают стоять ровно.

В детективах у инспектора полиции всегда есть напарник, они всегда работают парами. Будут играть со мной в доброго и злого следователя. Шансов нет.

И смысла нет делать вид, что меня тут нет. Наверняка они уже походили вокруг дома, все разведали, слышали визг пилы и без труда сумели сложить два и два. Остаётся только отдать дань восхищения быстрой и результативной работе нашей полиции. Сильвию начали искать, когда она не явилась на рейс, наверняка так, кто-то немедленно забил тревогу. Выяснилось, что нас видели вместе, возможно, видели, как мы вдвоём зашли в дом... а потом я вышел один. Фантастика, как моментально они сработали. Когда смотришь криминальные репортажи, такое впечатление отчего-то не складывается. Я испытываю даже облегчение, что меня уже взяли и не надо дальше корячиться, хотя я желал бы как минимум закончить...

Я отпираю дверь и спрашиваю:

— Да?

Один уже повернулся спиной, чтобы уйти или чтоб поискать, в какое окно удобнее лезть. Второй стоит на пороге и улыбается, когда я высовываю голову. Эту чудную улыбку я не знаю, как толковать.

Первый возвращается. На дворе пасмурно, но не темно.

— А мы думали, что дома сейчас никого нет, — говорит он. Чудовищный акцент. Час от часу не легче. Что это означает? Интерпол? Потрясающе, просто потрясающе работает родная полиция.

Я пытаюсь сказать что-нибудь, если не признаться, то дать понять, что намерен с ними сотрудничать. Но голоса нет. Я онемел в прямом смысле слова.

Второй вытаскивает нечто из внутреннего кармана. Удостоверение. Так всегда бывает в полицейских сериалах. Я беру его, скольжу взглядом по пластиковому прямоугольнику с фото — в жизни он выглядит точно как на фотографии, русый ёжик и квадратный подбородок, — и собираюсь уже распахнуть дверь, чтобы дать им дорогу, как первый произносит нечто непонятное.

Что-то они мелковаты для полицейских, и один, и второй.

— Извините? — говорю я, во всяком случае пытаюсь сказать. Звучит как сипение.

— У вас найдётся время поговорить об Иисусе? — повторяет он вопрос. Я не ослышался, просто не поверил своим углам.

Раньше, чем он успевает взять у меня удостоверение, я переворачиваю его и вчитываюсь. Буквы пляшут, но я заставляю их разобраться на слова. Выходит «Церковь Иисуса Христа Святых Последних Дней».

Они мормоны.

Меня разбирает смех. Потом думаю о пятнах на моём комбинезоне. Плохо, что эти двое видели меня в таком виде, хоть они и не от мира сего.

— Я здесь не живу, — выговариваю я.

— Понимаю, — отвечает он. — Однако, возможно, у вас, тем не менее, найдётся время?

— Вряд ли. Я тут работаю... ремонтирую. Вы приходите в другой раз, когда хозяин въедет.

Второй, с удостоверением, разглядывает меня. Видит, что перед ним заблудшая душа. Потом опускает глаза на комбинезон. Беседу пора заканчивать.

— Так что в другой раз, — я изображаю улыбку.

— Позвольте принести вам извинения за то, что отняли у вас время, — у него безупречная грамматика, но чудовищный акцент. Видно, у них там в Юте есть университет, где их вострят на все языки.

— Ничего страшного, — говорю я и захлопываю дверь. В глазок я вижу, как они совещаются и решают поискать по округе, не найдётся ли где грешник, чтоб его помучить.

Зря я отказался спасаться, думаю я, возвращаясь на второй этаж. Вот уж в такой день мне точно следовало предаться Господу.

Когда нервы наконец успокаиваются, на что уходит минут десять-пятиадцать, я принимаюсь за дело с новой решимостью, точно происшествие придало мне сил. Осталось немного. Но торс — проблема. Я кручу его так и эдак: слишком велик, а стоит его распороть — и посыплется ливер. А этого всего я не могу ни видеть, ни касаться. Интересно, что с внешней оболочкой, мёртвой кожей, я мог обходиться любовно и нелепо, но от этих внутренностей с души воротит. В том, что лежит передо мной, Сильвии нет. Она — в слепках в спальне. А это обрубки, внутренности, требуха — почти как рыбья. Вот, так и буду смотреть на это: гигантская рыбья требуха. А разделать рыбину для меня пустяк. Гены.

Я делаю глубокий вздох и пилю — раз вдоль, раз поперёк, кроша грудину и позвонки. Изнутри всё ползёт наружу, но это месиво, в котором я не намерен разбираться, оказывается более твёрдой консистенции, чем я думал, во всяком случае не податливая мякоть, как у рыб. Покончив с этим, я струёй ручного душа вымываю всё хозяйство в ванну. Жуть сколько. Кишки и прочее. Потом попробую разобраться.

А вот сердце. Не скажешь, что здесь гнездились чувства и страсти. Тоже разорвано.

Меня всё-таки начинает рвать, кофе с вкраплениями кислой слизи. Я стою на коленях, опёршись об унитаз, пока не стихают позывы и не проходит дурнота.

Ещё не конец, но осталось немного. Теперь надо уложить всё в пакеты, прочные пластиковые пакеты. Они, что удачно, непрозрачные. Внизу припасены две пластмассовые пятилитровые канистры с формалином, я перетаскиваю их наверх. Потом вытягиваю из розетки пилу, мою её в раковине и только после этого вынимаю полотно и выбрасываю его в отдельный пакет. Затем в ход идёт новенький утюг, я включаю его в освободившуюся от пилы розетку и ставлю на максимум (лён). Бортик ванной отлично заменяет гладильную доску. Я набиваю полпакета (две кисти и оба запястья), выдавливаю из него воздух и заливаю формалин. Хорошо, что тошнить мне уже нечем, потому что запах не для слабонервных. Ещё раз выдавливаю воздух и утюгом запаиваю пакет. Специально для этой цели он снабжён внутренним ободком, который вулканизируется при нагревании. Потом я беру новый пакет, натягиваю его сверху и тоже запаиваю. И ещё один. Трёх пакетов должно хватить. Почему трёх? Магическое число, как в сказках. Три слоя вселяют в меня уверенность, четыре кажутся беспардонным преувеличением.