Алексей Слаповский - Пыльная зима (сборник)

И поневоле начнешь читать другое что-нибудь в газете – чтобы отвязаться от этой колобродицы.

А другое и того хлеще: «Объединение разнобытовых услуг “Эра” реализует траурные венки по РАЗЛИЧНЫМ И УМЕРЕННЫМ ЦЕНАМ. Обращаться по адресу…» и т. п. Здесь бесят слова «разнобытовых» – уродство какое! и «реализует» – применительно к венкам. Вспоминается объявление на саратовском похоронном бюро «Ритуал»: «Кафе “Сюрприз” организует поминальные обеды…» Мать вашу, люди, вы что? Если вы устраиваете поминальные обеды – спасибо, конечно! – вы уж переименуйте кафе-то, остолопы!.. Вспоминаются похороны матери Фуфачева… Вспоминаются похороны матери своей, к которой он после возвращения съездил-таки на могилку вместе с сестрой, сестра недавно пригласила на день рождения, пили, пели, ели, тоска, а больше всех ненавистен был бард, друг Георгия, который пел смешную песню, то есть он и голосом, и мимикой, и шустрым бряканьем гитары показывал, что песня жутко смешная, хотелось же плеснуть ему чем-нибудь прямо в его кривляющийся рот; сестра говорит – стал мрачным! Георгий сует книжку по аутотренингу – да пошли бы вы все!.. Гитару разве купить и играть себе вечерами, играть и играть…

К черту газету – сделал вид, что все просмотрел и не нашел ничего интересного. Отложил. Елена чай наливает и отрезает кусок яблочного пирога. Испекла, ждет похвалы. Прекрасный пирог. Радио долдонит о современной жизни: новости и проблемы. Чей-то елейный голос: «Сейчас всем нам нужно задуматься о возрождении культуры, о возрождении святынь. Недавно я был в заброшенной деревушке, осталось всего несколько семей. Но какая там сохранилась церковь! Если ее отреставрировать…» – и представляется деревушка на угорье, и речка там, и лес, но осень, слякоть, сгорбленная старуха выходит из дома с ведром, бредет к колодезю, опускает ведро на «журавле», достает, перебирая сухими руками. Господи, отчего так тошно-то? Выключить радио.

Телевизор бесит еще больше, поскольку к слуховым раздражителям прибавляются зрительные. Гнетет публицистика с ее анализом несчастной жизни, хочется крикнуть: да знаю я, знаю! Информация со всех сторон, изо всех стран – и каждое слово как щелчок по больному месту, даже если сообщается что-то нейтральное, даже если приятное: в стране такой-то, городе таком-то открыт театральный фестиваль, честь открыть его предоставлена советским актерам и т. п. Какие фестивали, какая честь, о чем вы? Морочите друг другу головы, веселитесь, идиоты, радуетесь – чему? Неделин смотрит в программе – не будет ли чего легкого? Ага, вот музыкальная передачка, а потом комедия, именно такая, какую хочется увидеть: глупая, легкая. Но музыкальная передача разбередила с первых минут: поет, играя глазами и совершенно голыми ногами, певица, и Неделин, раньше тихо и смирно позавидовавший бы тому, кого любит эта миловидная-таки певичка, сейчас злится, не веря бодрости ее припрыгиваний и ужимок, не веря в искренность ее белозубой улыбки, не веря заманчивости нарисованных глаз; врешь, милая, врешь! – у тебя за плечами спанье со всеми подряд ради выхода на эстраду, ради показа по телевизору, у тебя семь абортов, гинекологические неприятности, головная боль, любовник-извращенец и муж-алкоголик, и дочку ты сдала в дом малютки, и как ты ни пытаешься заработать, а колготки-то сама себе штопаешь, знаю, знаю – поэтому не ври, зачем врать? Комедия, ожидаемая с нетерпением, облегчения не приносит: вместо того чтобы вникнуть в похождения героя, думаешь о том, насколько неприятно было ему, например, падать в холодную воду, как надоела ему во время съемок эта катавасия – и насморк заработал, из-за которого нельзя несколько дней играть в театре, ведь совмещать приходится, и давление поднялось: не молоденький уже, и режим не позволяет выпить водки с перцем да полежать три дня. Или вместо действия следишь за массовкой, толпящейся на задворках кадра: вон паренек старается, изображая удивленную толпу, хочет, чтобы в артисты взяли, вон кто-то тощий без зубов – нанялся в массовку ради похмельного рубля, а жара на всех давит, это видно, все обливаются потом и клянут режиссера, заставившего в десятый раз делать одно и то же. Глупо, грустно, гадко. Что? Жена что-то говорит, Неделин старается понять ее речь и ответить, но ничего не понимает, смотрит только на ее шевелящиеся губы и вспоминает, какая на них утром была помада, ведь, кажется, была какая-то или она не красит губы, нет, вроде красит, но какой? – алой? темно-красной? светло-розовой? – Неделину хочется спросить, но слишком уж идиотским будет вопрос. Завтра утром не забыть посмотреть. Бедные женщины, сколько усилий, чтобы быть красивее, а толку – шиш. Но почему она, едва придя домой, тут же стирает помаду (если была помада) и смывает тушь с ресниц, тушь есть наверняка, это он точно знает, без нее лицо у Елены становится совсем другим, – а почему не красятся мужчины? Нет, действительно, если они причесываются, чтобы казаться лучше, то почему бы и не красить глаза и губы? Хотя, говорят, уже красят.

Так, думая о постороннем, Неделин досматривает комедию до конца. Пришел старший сын Виктор, который заканчивает школу в этом году, и с ним давно уже надо бы побеседовать по родительскому долгу. Неделин подходит к Виктору, заводит разговор о планах, Виктор отвечает туманно и нехотя, чему-то усмехаясь – над отцом, что ли, смеется? – за что? Запальцев уверял, что у них были прекрасные отношения – на какой почве, спрашивается? «Ты не хочешь всерьез подумать о своем будущем, – говорит Неделин, – а пора, давно уже пора», – и сам с отвращением слушает свой голос, комкает воспитательную беседу, машет неопределенно рукой: живи, мол, как знаешь.

Опять садится перед телевизором, смотрит не видя и слушает не слушая, душно на душе. Голос Сережи, Сергей Сергеича, шестиклассника, который кажется спасением: «Пап, не поможешь задачку тут?..» Неделин спешит к Сергей Сергеичу, подсаживается, треплет за вихры: «Эх, недоумок!» – начинает объяснять – и вдруг запутывается, начинает сначала и кое-как, с пятого на десятое постигает суть задачки, а затем, уже сердито, разъясняет сыну, швыряя ему тетрадку: «Головой работать надо, дебил!» Через минуту уже стыдно, хочется подойти к сыну: извини, брат, я просто не в настроении сегодня, – но что-то мешает. Не гордыня родительская, а понимание, что это будет ненатурально, и Сергей Сергеич почувствует, отдалится еще больше. С Запальцевым они за город выезжали на машине, собирали грибы, но это, между прочим, смертельное занятие, в газете вон пишут, что сейчас отравляются даже съедобными грибами: отравлена почва, отравлены подземные воды, все отравлено, сидите дома, детки, так оно спокойнее. Все сидите дома и не ахайте, что плохо, – будет хуже! С другой стороны, сейчас бы груздя соленого под холодную водочку. Замечательно! Сидишь так у костра, рядом ружье валяется, дичь в этом самом, как его…