Алексей Слаповский - Пыльная зима (сборник)

– Я понимаю, – говорит он. – Я зря приезжал. Ты своего как кошка любишь.

Умница, сволочь, правильно говорит! Уязвляет, с кошкой сравнивает – одновременно называя мужа – свой! – дескать, тут вечное житейское: любовь зла, полюбишь, извини, и такого. И вот уже любишь не любишь, а – свой. Что ж, понимаю…. Сочувствую… Или любишь все-таки?

Разве вынесет это женщина? – такое сочувствие, такое понимание? Но Наташа не так проста, чтобы тут же сдаться. Она говорит с тихой усмешкой (от которой у него мурашки), говорит как о судьбе и о том дарении судьбы, которому и завидовать бессмысленно, потому что – тебе не дано и не может быть дано: «Да, люблю».

– Я рад за тебя, – кисло говорит он.

Он проиграл. Не нарочно проиграл, она бы почувствовала, он – всерьез проиграл, потерял лицо, скукожился. И ее великодушие берет верх:

– Ладно, нашел о чем жалеть. Я загнанная бытом баба. Бытом, рутиной в театре. Не горюй.

– Буду горевать. Со мной, знаешь, много чего было.

– Расскажи.

– Неохота. Не здесь.

Она настораживается – хоть и с улыбкой, конечно, с усмешкой. Глазами.

– Не бойся, – говорит он. – Заманивать тебя не собираюсь. И – чем? Я скучный стал.

И она понимает, что они сейчас минут пять поговорят – и расстанутся навсегда. И это – хорошо. Она ему не нужна. Он соврал. Глаза – потухшие. Голос тусклый. Ему никто уже не нужен. Он просто очень усталый человек. Сейчас он окончательно ее потеряет – и даже не очень пожалеет об этом, потому что усталый человек не боится терять.

И это ее не устраивает. Все-таки она актриса. Это – плохой уход. Уход без аплодисментов. Рядовой уход в рядовом эпизоде. Ей и в театре этого надоело.

– А куда бы ты меня, интересно, заманил? – спрашивает она.

Он смотрит с недоумением.

– Да нет, я шучу.

Оба чувствуют себя как-то глупо, неловко.

Обоим хочется – разойтись.

И не могут этого сделать.

– Подвез бы до дома, что ли, – говорит Наташа.

Он подвозит ее до дома, громко включив в машине музыку – чтобы не говорить.

Приезжают.

Он провожает ее до двери. Входит вместе с ней.

– Ну все, все, – говорит она. – Хватить шутить. До свидания.

Он обнимает ее. Ей неприятно. Чужой человек. Чужая одежда. Чужой запах. Глупо, господи, как глупо!

Он хватает ее на руки, несет – совсем уж глупо, кидает на постель – страшно глупо, руки его возятся в ее одежде, глупо, смешно, но вдруг жаль, так жаль, так жаль… И близко уже, и кажется уже сдалась – и тут она понимает, что претензии его элементарно несостоятельны.

– Кошмар, – шепчет он ей в ухо. – Я тебя боюсь. Я никого не боялся.

– Успокойся, – говорит она. – Нам двадцать лет опять. Ты разве забыл? Куда ты спешишь? Вся жизнь впереди.

И он успокаивается. И она дает ему возможность доказать, что все у него в порядке, все у него нормально.

Его дело сделано, но ее не сделано.

Поэтому они договариваются встретиться не наспех, не наскоро, и оба втайне этого не хотят.

Он опять боится несостоятельности, она же… – она просто знает, что этот второй раз будет последним.

Но во второй раз все вдруг получается хорошо. Он успокоился, она – обворожительна, победительна, все как надо, вот это уход, вот это аплодисменты, вот это крики – бис! бис! – а почему бы и нет? Он просто потрясен, он в себя прийти не может, – и надо уходить, но ей еще хочется его потрясением полюбоваться, закрепить успех – и уж вот тогда совсем уйти.

Поэтому – еще одна встреча.

И она понимает вдруг, что хочет узнать, можно ли зайти дальше, чем с Талием, – именно потому, что с Талием она далеко заходит, дальше, кажется, некуда – а вдруг есть куда? И он это ее желание угадывает и очень старается. И —…

И Талий тушит вторую сигарету.

Хватит.

Все ясно.

Что ясно?

То ясно, что – было ли что-то у Наташи с Георгием или не было, и пусть не с ним, пусть с десятерыми, пусть вообще ни с кем, пусть только быть могло, – для Талия теперь все равно. Все равно – потому что он, Талий, никогда ее не подозревавший, – подозревает теперь. Был бы он ревнив, как обычно бывают ревнивыми мужья, он стал бы допытываться, доискиваться, он, может, слежку бы устроил, – чтобы успокоиться, независимо от результата доискиваний и слежки. Талий же не ревнив от природы (таким всегда считал себя, по крайней мере) – и, следовательно, единожды приревновав, успокоиться уже не сможет.

Он вспомнил актера Волобеева, у которого каждый день болит сердце. Наверное, он привык (насколько можно к этому привыкнуть) – и когда кольнет или стрельнет в сердце, не пугается. Человека же, считавшего себя здоровым, первый сердечный приступ пугает очень сильно, этот испуг остается в нем, записывается на какую-то, черт бы побрал ее, мозговую извилину, он начинает ждать нового приступа – и, как правило, дожидается… Есть даже болезнь такая, знает Талий, – кардиофобия.

Но чего он хотел, если он – и тут Талий, доставая третью сигарету, припомнил то, что он оставил на потом, пообещав себе додумать, – если он ВСЕ ЗНАЛ?!

Он знал, он предвидел, что рано или поздно этим кончится. Чем – этим? Неважно. Этим. Ничем. Кончится – это главное.

Суть не в их разнице, которая есть и с которой начиналось: она красавица, она молода, она актриса, а он – человек средний во всем (хотя и человек глубоких мыслей). И не в том причина, что она вышла за него из-за каких-то практических соображений. Так бывает – и часто, но это не их случай. Она Талия полюбила – как может полюбить любая красавица любого среднего человека, в этом Талий убежден.

Надолго ли – вот вопрос, который ему следовало задать себе сразу же, тогда еще. Впрочем, не задавая этого вопроса, он и так понимал: ненадолго (то есть сейчас понимает, что – понимал).

Нет, не ошибся он, увидев в той, в той еще простушке Ленусе родственность души. Она, как и Талий, вечно хотела в чем-то разобраться, вечно у нее какие-то были проблемы, вечно она наводила порядок в своих запутанных личных отношениях. Жажда определенности – вот что у них было общее. Ну и еще, если выше взять, – жажда справедливости.

У Талия – тихая, молчаливая, у Ленуси открытая, агрессивная, особенно в мелочах. Как-то они пошли – совсем семейно – в магазин за продуктами, в овощной магазин, ей хозяйственности вдруг захотелось, запасы сделать: картошки побольше, капусты (с горячим желанием засолить ее в трехлитровых банках), лука, моркови и т. п. Продавщица то ли обвесила ее, то ли обсчитала (Талий выполнял лишь роль носильщика), и Ленуся закатила грандиозный скандал, стала требовать начальство, и вышло начальство в виде краснолицей женщины в ватнике, которая вместо того, чтобы уладить конфликт, сама стала кричать на Ленусю, – что, дескать, ошибиться всякий может, а орать необязательно! Мало на вас орать, орала Ленуся, вас перестрелять всех надо, сволочей! Вас в землю живьем закопать!.. Ну, и так далее… Обзывалась, конечно.