Михаил Березин - Эвтаназия

Как литератор, он усиленно работал над собой. Писал по несколько часов в день, читал серьезные книги, занимался самообразованием: изучал историю, философию, религии. Морально его очень поддержал драматург Кереселидзе, руководивший одной из литературных студий. Способности Родион сперва проявлял заурядные, но постепенно, благодаря трудолюбию и помощи Кереселидзе, стал писать значительно лучше.

По сути уже тогда свою задачу на каком-то уровне он вроде бы выполнил: худо-бедно выполз из бизнеса. Обитал в мире, который сам для себя создал, пусть и с зарплатой воспитателя профтехучилища и жилплощадью в восемь с половиной квадратных метров. Но на поверку его положение оказалось достаточно зыбким. Однажды в его смену воспитанники учинили пьяный дебош, в то время, как сам он, ни о чем не подозревая, сочинял рассказы. Директор профтехучилища вкатил ему строгий выговор с предупреждением. Над ним нависла угроза увольнения.

Тогда же произошел разрыв с отцом. Еще будучи школьником Ловчев узнал, что у родителей была возможность остаться на Западе. Выбор, который сделал отец, в тот момент показался ему естественным. Но время шло, и постепенно он стал смотреть на это иначе. Как мог отец возложить на алтарь идеологии судьбу будущего ребенка?! Теперь по ночам он ворочался с боку на бок и не мог заснуть.

Наконец, его рассказ был напечатан в „Авроре" и получил благосклонную критику в центральной прессе. За ним последовали публикации в других журналах. Одну за другой Ловчев покорил те вершины, которые в дальнейшем тщетно штурмовали „литературные террористы". Его приняли в Союз писателей, завалили заказами и он ушел из профтехучилища. Получил хорошую квартиру. От рассказов и зарисовок перешел к повестям и романам. Одна за другой выходят в свет его книги. Он женится на дочери известного журналиста-международника, приобретает машину, дачу. По сути, он движется в направлении, противоположном тому, в котором двигался я: от маленькой комнатки в коммуналке к хорошей квартире, машине, даче и т.д.

С различными писательскими делегациями он частенько бывал за рубежом. Теперь, казалось, он окончательно добился своего: работал на даче, жил как заблагорассудится, возился с сыном и дочерью (их звали Рифом и Эллой, взаимоотношениям Ловчева с детьми были посвящены целые главы), был полностью предоставлен самому себе.

И тут словно гром среди ясного неба: во время очередного заграничного визита Ловчев просит политического убежища на Западе. Свободная пресса поднимает шум: один из наиболее видных совдеповских борзописцев просит политического убежища за рубежом.

Ловчев вступает в схватку с советской властью с требованием выпустить его семью. Противостояние затягивается на долгие годы. За это время он из Европы перебирается в Америку, путешествует по стране от Калифорнии до западного побережья, мыкается по городам и весям, изучая жизнь и повадки аборигенов. Потом попадается на глаза одному из влиятельных литературных агентов, появляются его книга, вторая, им интересуются Голливуд и Бродвей.

Деньги, естественно, потекли рекой.

Наконец, наступает долгожданный момент встречи с родными. Он приобретает участок на побережье Испании где строит себе дом. (Рукопись содержала подробное описание этого странного дома, резко контрастирующее с остальным текстом – почти что в стиле Виктора Гюго.) Шестиэтажный, своими нижними четырьмя этажами он был встроен в скалу. В нем имелась обширная библиотека, видео- и аудиотека, комнаты для гостей, бассейн, спортзал, боулинг, билиардная и многое другое. Имелся и собственный кусок берега с катером и яхтой. Литературная удача с завидным упорством продолжала преследовать Родиона Ловчева.

Собственно, этим и заканчивалась первая часть. А вторая обрывалась на первых же страницах. Начиналась она с невнятного сообщения о высадке американских морских пехотинцев на каком-то мифическом острове Брунео. Операция была проведена на высоком стратегическом уровне, и, несмотря на сопротивление кубинских отрядов, потери убитыми составили всего несколько человек. Затем действие перемещалось в постсоветское время, на маленький клочок суши, затерянный в просторах Атлантического океана. Он не имел названия, а принадлежал, как вы уже наверное догадались, все тому же Родиону Ловчеву. На нем – замок и несколько красивых вилл, большой самолет со взлетно-посадочной полосой, огромная яхта с гидропланом и вертолетом, масса челяди: матросы, летчики, вооруженная до зубов береговая охрана, медики, массажисты, садовники и т.д. и т.п. Приблизительно таким же островом владел в одном из фильмов о Джеймсе Бонде доктор Но.

Словом, все вокруг символизировало окончательный и бесповоротный уход Ловчева из бизнеса. Мы снова встретились со старыми знакомыми: на острове гостит драматург Кереселидзе, переживающий творческий кризис; здесь же находятся жена Родиона и его семнадцатилетняя дочь.

Фрагменты описания их быта, прогулки, разговоры…

А обрывалась рукопись, словно специально, на самом интересном месте: Кереселидзе случайно узнает о связи Ловчева с наркосиндикатом. И что остров этот ранее служил перевалочной базой на пути героина из Южной Америки в Северную.

Хренов водитель панелевоза…

Я все могу понять кроме одного: как ему это удавалось? Типичные сюжеты мыльных опер в духе Бенцони или Сидни Шелдона превращать в трагедии чуть ли не Шекспировского уровня. Шекспировского уровня… Шекспировского… Шелдон…

„Вжик, вжик…" – табуреты Сидни Шелдона и Шекспира в коридоре…

Я поднял голову. Ослепшим лучиком лампа уткнулась в мою заспанную морду. Листы рукописи, разбросанные по полу, заинтересованно перебирал сквозняк. Где же папочка цвета маренго? Вот она, родимая, под одеялом: слегка надорванная и в двух местах погнутая.

Половина девятого утра.

Я пошел в ванную и побрызгал в лицо холодной водой.

„О, Боже, дай мне одно крыло Антуана де Сент-Экзюпери, а второе – Ричарда Баха!"

(Однажды крылья у меня уже появлялись, но потом перестали расти, словно ноги Тулуза-Лотрека. Однако ноги Тулуза-Лотрека перестали расти по вполне объяснимой причине: в детстве он свалился с лестницы и получил травму. А почему перестали расти мои крылья?)

Поставив чайник, я произвел инвентаризацию имеющихся в наличии продуктов.

Чуть позже появилась Момина с коробкой из-под обуви в руках. В коробке россыпью были навалены компакт-диски и дискеты. А сбоку написано: „Саламандра". Все это приятно пахло кожей.

Момина была в фиолетовом дождевике, который тут же полетел в сторону моего халата. Она была настроена по-деловому. Включила компьютер, который после запуска специальной программы принялся визжать, словно резанный, обнаруживая один вирус за другим. Раньше я и не подозревал, что у него такой скандальный характер.