Михаил Березин - Эвтаназия

– Я.

– Раздевайтесь.

Можно было подумать, что она собирается лечить меня или рисовать. И что это она намерена платить мне за обнаженную натуру.

– Сами раздевайтесь, – буркнул я, хотя еще минуту назад совершенно не собирался обращаться к ней на вы. Однако это показалось даже забавным: „Будьте так любезны, снимите трусики."

– А душ у вас есть? – поинтересовалась она. – Вы мне по телефону обещали.

– Душ есть.

– Прекрасно!

Она не стала дожидаться повторного приглашения и начала торопливо снимать с себя одежду. Выпрямилась передо мной, в чем мать родила. Погладила свои бедра.

– Меня зовут Ева, – сказала она.

И с достоинством встретила мой придирчивый взгляд. Поскольку я впервые имел дело с проституткой, мне хотелось казаться циничным.

– Фигового листка не хватает, – заметил я. – Какая же вы Ева без фигового листка?

– Неплохая идея – учтем на будущее. А где обещанный душ?

Я повел ее по коридору.

Фигурка у нее была ничего, и кожа совершенно чистая, палевого оттенка. А лицо было каким-то несовременным – такие можно увидеть в чепчиках на полотнах фламандцев – гладкое, востроносое и симпатичное.

– Давай, залазь тоже, – сказала она, неожиданно переходя на ты.

Я залез. Как был в спортивном костюме, так и залез. Только тапочки на полу оставил. Притянул ее к себе и поцеловал в губы. Она ответила языком, засунув ладони мне под штаны и шевеля там пальцами. Но когда я со звуком оторвался от нее, она сказала, что поцелуи в губы не входят в сервис. Зато я могу поставить ей засос где-нибудь на животе, если захочу.

– Я похож на Адама? – поинтересовался я.

– Скорее на змея-искусителя, – сказала она. – Где тут древо познания Добра и Зла?

Я поимел ее прямо в душе.

Все это я рассказываю вовсе не для того, чтобы как-то напрячь ваше воображение. Тут важно только, что, как выяснилось впоследствии, в квартире, где отсутствовал душ, она повторно не появлялась. Отвечала по телефону, что занята или завязала – что-то в этом духе. Ну, на Фонвизина у меня еще душ был, хоть и работал с перебоями. Но здесь-то его и в помине нет! Комната-музей летчика Волкогонова есть, а душа нет – случается и такое.

А она все ходит и ходит (деньги с меня она перестала брать почти что с самого начала). И я имею все основания полагать, что дело вовсе не в музее летчика Волкогонова.

Тогда, в первый раз, она поинтересовалась, не писатель ли я вроде Аврутина.

– В каком-то смысле, да, – сказал я. – Только он – классик, а я – современник.

– Дай, пожалуйста, что-нибудь почитать.

У меня приятно захолодило в промежье. Но я тут же напустил на себя безразличный вид.

– Делать тебе нечего.

– Ночами, представь, нечего. Ведь я редкий тип фауны – дневная проститутка.

Она объяснила, что нашла себе нишу, ведь борьба за мужское тело разворачивается, как правило, вечером. А к утру она ослабевает и постепенно сходит на нет.

И действительно – с конкурентами у нее проблем не возникало. Избивали ее преимущественно клиенты. Один, угрожая ножом, заставил ее сбрить на себе все волосы: на голове, с бровей, под мышками, на лобке, – словом, везде. А потом сам сбрил ей волосы вокруг анального отверстия. Дважды ее при этом поранив. Так, что ей потом было больно ходить на горшок.

Я узнал об этом только через два месяца, когда она рискнула выползти на улицу.

А тогда я дал ей сдуру почитать свои ранние рассказы. И она пришла в телячий восторг. Теперь я чувствовал в постели, что она отдается мне не только по долгу службы. Это был настоящий писательский триумф. На повторение которого я расчитывал, когда у меня впервые появилась Момина. Но не тут-то было.

Потом Ева перечитала у меня все, что только сумела найти: рассказы Юльки Мешковой, пьесы Фила, роман „Великая битва" Коли Чичина, рукопись которого в свое время по чистой случайности оказалась у меня да так и осталась.

К воспоминаниям о моих друзьях, которыми я делился с ней в состоянии алкогольной невменяемости, она относилась столь же благоговейно, как некоторые из моих бывших знакомых по литературному объединению относились к воспоминаниям о Серапионовых братьях.

Через несколько дней, она продемонстрировала новшество: фиговый листок из тускло-зеленого вельвета, крепящийся на шнурке, которым она опоясывала бедра. Она сказала, что это мое рацпредложение оказалось на редкость удачным. Теперь нет отбоя от желающих трахнуть ее через фиговый листок. И действительно, с листком она смотрелась весьма пикантно.

Она заявила, что я помог ей найти собственный имидж.

С тех пор она расхаживала у меня по комнате исключительно в фиговом листке. Да при этом еще грызла яблоки. Ни дать, ни взять – праматерь наша в младые годы.

Постепенно я узнал о ней все. Она была замужем за подающим надежды физиком-теоретиком. Назовем его Адамом. Этот парень поначалу казался совершенно нормальным. И компания, в которую они входили, состояла из таких же молодых аспирантов.

И вот тут-то Еву обуяло злосчастное стремление стать в своей области чем-то вроде Тура Хеердала. Т.е. начать обкатывать некоторые свои теоретические предположения на практике в научных целях.

Как-то она рассказала Адаму, что одни ее знакомые – две супружеские пары – устроили совместный поход в сауну. Заплатили служителю сверх положенного и два часа вместе парились голые. Соврала, конечно. Никаких таких знакомых у нее тогда не было. Однако воображение Адама разыгралось, и он стал намекать Еве, что им тоже неплохо бы попробовать. Двое его приятелей с женами согласились составить им компанию.

Все прошло очень мило. Болтали о том, о сем, как ни в чем не бывало терли друг другу мочалками спины, пили шампанское. Впрочем, все-таки ощущалась скрытая напряженность. Ева изподтишка за всеми наблюдала, изподволь наводила разговор на интересующие ее темы, потом все тщательно записала в дневнике.

Визит в сауну повторился. Уже всей честной компанией. Среди молодых ученых не нашлось ни одного, для которого подобное мероприятие оказалось бы неприемлемым.

Однако обыкновенное мытье довольно скоро наскучило. Невинные поцелуи – тоже. Ведь в старые благопристойные времена даже распущенные волосы киногероини на подушке являлись уделом детей после шестнадцати. И молодые аспирантские тела вздрагивали в предчувствии неведомых ощущений.

Наконец, страстные поцелуи одной из пар плавно перешли в половой акт. Остальные – в том числе и Ева с мужем – к ним присоединились. Все это происходило на лежаках рядом с бассейном. Из-под пыхтящего над ней мокрого Адама Ева жадно разглядывала своих интеллигентных и эстетически развитых подруг, имитирующих сейчас такую необыкновенную страсть, которая вынуждает их жертвовать некоторыми человеческими приличиями.