Алексей Колышевский - МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе

– Он приехал.

– Прекрасно! Ты приготовила билет?

– Что? Ах да. Приготовила, все в порядке.

– Где вы будете?

– В «Сохо».

– Где? – не расслышал я, потому что в трубке что-то забулькало. Все-таки МТС – это говно, а не связь.

– В «Сохо»!

– Во сколько?

– В одиннадцать.

– Я буду ждать тебя у магазина «Продукты». Это как выйдешь, сразу направо, там на углу магазин круглосуточный. Ты все помнишь, Лора?

Ее голос был твердым, а ответы – четкими, и лишь в самом конце она впервые заставила мое сердце заныть, она ответила, что все прекрасно помнит, и, чуть помедлив, изменившимся, не своим голосом спросила:

– Марк, скажи, ты меня любишь?

Неужто она действительно захотела стать самой обыкновенной мещанкой? Что же это получается? И у такого чудовища есть потребность в любви? Наверное…Что мы все без любви? Просто опавшие листья…

Люблю ли я ее? Она никогда не спрашивала меня об этом. Я никогда не говорил, что люблю ее, было незачем, и вообще мне казалось, что она относится к таким вещам прохладно, а поди ж ты… Мать ее, ведь она исчадие ада, убийца, сумасшедшая, ебнутая на всю голову нимфоманка, и даже ей, вот такой, хочется, чтобы я сейчас ответил «да». А соврать в такой ситуации почти невозможно. Голос сразу выдаст. И я прыгнул в измененную реальность, я вспомнил, как врал, работая планктоном в своем сраном офисе, как я верил во все то, о чем я врал, я поднял с пола свой носок и, накрыв им телефон, через носок ответил не своим голосом:

– Я люблю тебя. Я люблю тебя так, что мой мозг клинит всякий раз, когда я думаю о тебе. Эти два дня… я думал, что они никогда не кончатся. Я люблю тебя! О, как я тебя люблю!

– Марк, прости меня, – услышал я в ответ, – именно сейчас я хочу тебе сказать, хочу признаться, что я тебя не люблю. Я не могу, понимаешь? Я не умею… Я никогда никого…

Я услышал, как она плачет. Значит, она не любит меня? Значит, наши чувства взаимны? Черт, но почему тогда я почувствовал такой укол под левое ребро, когда она сказала, что не любит меня? Почему мне вдруг так стало тяжело сейчас и… плохо. Да, именно плохо, паршиво, погано, дрисно на душе! Она не любит меня, но я… я…

– Я люблю тебя, Лора, – сказал я то, что думал на самом деле, – мне плевать на то, что ты говоришь мне, я люблю тебя ради себя самого, я люблю тебя потому, что я хочу тебя любить!

– Теперь я верю. Я тебя проверяла. В первый раз ты сказал неправду.

– А ты? Ты сказала правду?

– Нет.

– Значит?

– Я тебя люблю. Ты самый лучший потому, что ты открыл мои глаза, и я теперь вижу, как можно изменить этот мир, не меняясь самой. Просто нужно изменить свою веру. Я верю тебе, Марк, я верю в тебя. Жди меня, я все сделаю так, как мы придумали.

Когда я закончил этот разговор, меня всего трясло. Что я делаю?! Что я натворил?! Быть может, стоит сейчас позвонить ей и все отменить?

Я прошел на кухню, напился воды из чайника. Так высоко задрал его, что крышка выпала и больно шлепнула меня по носу, вода залила мое лицо, и оно стало мокрым, словно от слез. Не вытираясь, я вернулся в комнату, заткнул за пояс пистолет, надел куртку, в дорожную сумку сложил свою милицейскую форму и присел на дорожку. Сегодня я навсегда покидал берлогу, я чувствовал, что уже не вернусь сюда. Я положил ключи рядом с запыленным телевизором и везде погасил свет. «И отрет Господь слезу с очей их, и ничего уже не будет, ибо прошлое прошло».

На капоте моей «Альмеры», рискуя отморозить задницу (октябрь, железо стынет к вечеру), сидел Кленовский и курил сигарету. Я почему-то совсем не удивился, увидев его. Молча подошел, протянул ему руку, сухо поздоровался. Он явно был огорошен моей реакцией на свой «визит-эффект».

– Марик, ты мне не рад? А я подъехал, смотрю, свет погас, ну я и решил тебя на улице подождать.

– Герыч, слезь с капота, не люблю. Помнешь еще своей костлявой жопой.

Он захохотал:

– Ну конечно, как убивать тачку стоимостью сто штук евро, тут ты себя не ограничиваешь, не свое ведь, а помойку тебе жаль. Крохобор ты, Марик.

– А ты вор бюджетный, – сразу рассвирепел я, – очколиз! Не все места еще зализал генералу своему?

– Что-о!

– Ничего-о! Думаешь, я все о твоих делах не знаю? Да все вы там, в вашем райке чинушечьем, одним миром мазаны. Только бабло пилите, страну всю по ниточке распустили, живете, как сыр в масле, за счет вон! – Я кивнул на обугленные рамы квартиры Хлобушевых. – За счет простых людей. Головы им засрали телеящиком своим. Давить вас, гнид, надо, чтоб хрустели.

У Кленовского запрыгал подбородок, сжались кулаки, казалось, он вот-вот бросится на меня, но все свое негодование он весьма быстро (вот что значит школа) сменил на дипломатию кризисных отношений:

– Да ладно тебе, Марк, ты чего так разошелся? Я к тебе с миром приехал, проведать, а ты готов меня по этому капоту растереть. Не по-дружески как-то.

– Не по-дружески, говоришь? А кто меня втравил в эту байду? Я здесь полтора месяца торчу как мудак, как будто у меня дел других нету! Машину он мне еще припомнил! Может, мне вам за нее выплачивать теперь?!

Кленовский вежливо поморщился:

– Да ладно тебе, прекрати. Я вижу, ты на очень сильном взводе. Я как почувствовал и сразу приехал. Ты куда-то собрался? Снова в Аргентину? – У него не получилось скрыть усмешку, и я не стал отвечать. Бросил сумку в багажник, сел за руль, завел мотор.

– В монастырь поеду, грехи замаливать, – брякнул я наобум, – пишите письма.

Гера проводил меня долгим взглядом и улыбнулся:

– Будем писать, не волнуйся.

…Генерал Петя, получив от Кленовского информацию о моем отъезде, чокнулся с настольным портретом В.В. Путина, выпил рюмку «Мартель Кордон Блю», который с недавних пор стал ценить выше всех прочих коньяков, и, позвонив в управление по планированию контртеррористических мероприятий, назначил там совещание через час.

– Два сраных мудака, а сколько возни из-за них, – пробормотал Сеченов и убрал бутылку коньяка в несгораемый шкаф. Прятать спиртное в сейф – это была его старая, выработанная еще во время службы в разведке привычка.

В «Сохо» было как всегда не протолкнуться, все столики заказаны. Их цена в сто тысяч рублей никого, похоже, не смущала. Возле клуба битком пафосных автомобилей: «Феррари» в таком количестве напоминают стоянку автосервиса «Жигулей». Круть, снобизм и бабло. Никогда не понимал клубы, хотя бываю иногда: шумно, все слоняются как мудаки или сидят – но это те, у кого «дискотечный комплекс». Такие не танцуют, не веселятся, они и в клубе, как на переговорах у себя в кабинете. Клуб – это оргия сознания, здесь кайфовать надо, пропускать через себя лазеры, пот чужих тел, однообразные, резкие пассажи мегаваттного звука. В принципе, можно постараться расслабить себя даже без стафа, настроиться на общую волну, но хватает такого самонастроя часа на два, не больше, потом нужны стимуляторы. Тот, для кого клубы – часть жизни, вживаются в их атмосферу, и это становится их кислородом, смешанным с дымом танцпола, дымом сигарет, дымом от горящих мозгов, который валит прямо из ушей (сам видел), и еще кучей посторонних и потусторонних ароматов. По околоклубным орбитам передвигается до чертовой матери всякого рода обозревателей, наркодилеров, сутенеров и тех, кто, притворно устав, делится своими впечатлениями от этой усталости с остальными с высоты своего положения. Впрочем, их положение кажется высоким лишь им самим и тем, для кого такая «красивая» жизнь находится за пределом мечтаний, для тех, у кого нет бабла на клубы. Нет бабла – почитай книжку о том, как чувака выворачивает от клубной жизни, а он все равно там, потому что больше он никакой жизни не хочет, он отравлен всем этим, его кровь разогревается только в толпе идиотов, таких же, как он, которые пришли в клуб с целью убить время и самим убиться. Я аутсайдер клубной темы, я уже говорил это. Для меня клуб – это: