Борис Минаев - Мужской день

Я искал приложения своим силам.

В кармане у меня была маленькая железная лопатка, а если я не мог ее найти после зимы, я поступал еще проще – орудием труда мне служила обычная плоская деревяшка, типа досточки или даже любая толстая палка.

В принципе, я даже больше любил подручные, найденные во дворе орудия труда, потому что выходить во двор с лопаткой в кармане было в моем возрасте как-то несолидно. Тем не менее, лопатка есть лопатка, вещь удобная и практичная, поэтому если она попадалась дома под руку, я ее все-таки брал.

Главной же моей задачей было найти место для запруды.

Где делается запруда?

Запруда делается в самом быстром и бурном месте ручья. Она также делается в том месте, где не очень ходят люди. Кроме того, она делается в том месте, где полно лишней земли, камней, кусков асфальта. Можно, конечно, все эти материалы перенести из другого места, но это, во-первых, тяжело, а во-вторых, можно потерять время и запруда размажется, рассыплется, разрушится под напором воды, строй тогда новую. Начинай сначала.

А начинать сначала и так приходилось не раз и не два в течение весеннего трудового дня!

– Работай, негр, солнце еще высоко! – обычно говорил мне Колупаев, подойдя в самый неподходящий момент.

В принципе, подходящего момента и не бывает во время строительства запруд.

– Может, и ты поработаешь? – спрашивал я Колупаева с легкой издевкой, но и с тайной надеждой.

Могучие силы Колупаева мне бы очень могли пригодиться! Да и вообще, вдвоем веселее. Но Колупаев молча стоял и смотрел, как я работаю.

А я работал, работал, работал...

Трудно сказать почему, но ручьев в нашем дворе было какое-то невероятное множество.

И все они текли в разные стороны!

– Куда же они текут? – спрашивал я своего друга, пытаясь хоть в этом получить от него какую-то пользу.

Но Колупаев по-прежнему стоял и молчал.

Он молча смотрел, как я леплю запруду из всех подручных средств: из мерзлой земли, в которой куча мелких камешков и осколков стекла, из сырых асфальтовых кусков, которые можно отламывать, как шоколад, из битого кирпича, из веток и прутьев, которые валяются весной почему-то в большом количестве, из настоящей глины, которая невесть откуда появляется вдруг из-под разрытой почвы и на глазах становится мягкой, из железных обрезков какой-то ржавой и ни на что не годной трубы, из ржавой же пружины, из бутылочных пробок, из старых молочных пакетов, из...

– Слушай, а из собачьего говна ты тоже запруду будешь строить? – с интересом спрашивал меня Колупаев, садясь на корточки.

– Буду, – отвечал я прямо и честно, продолжая насыпать грунт и утрамбовывать его носком сапога.

– А зачем? – недоумевал Колупаев. И продолжал свою речь так: – Вот смотрю я на тебя, Лева, вроде ты неглупый пацан. Вроде бы мама с папой у тебя уважаемые люди. Вроде бы поговорить с тобой можно на разные темы. А как весна придет, ты опять начинаешь этой ерундой заниматься! Кому нужна твоя запруда? Объясни мне, Лева!

На это я отвечал ему обычно таким образом:

– Лучше ты мне объясни, наконец, почему в нашем дворе ручьи текут в разные стороны? У нас тут что, дельта Нила? Или Амазонка в период дождей? Ты посмотри вокруг, что тут делается! Конечно, я понимаю – весна, таянье снегов, на реке ледоход, с крыш каплет первая капель и все такое прочее. Но как же могут ручьи течь в разные стороны, да еще в таком вот количестве? Ну ладно бы они текли только в сторону Москвы-реки, это было бы еще хоть как-то понятно. Все-таки мы живем на улице Трехгорный вал, из чего можно сделать вывод, что древние люди насыпали тут какой-то типа холм. Соответственно, от нашей улицы идет крутой спуск к реке. Но вот этот-то ручей, этот! Ты смотри, Колупаев! Он же ведь течет в обратном направлении! Он же течет в сторону центра! Он же явно бежит к улице Заморенова, а от нее – к площади Восстания!

И тогда Колупаев делал несколько огромных шагов, провожая путь моего ручья до определенного места.

Возвращаясь оттуда, он говорил так:

– Ха-ха-ха, Лева! Ты думаешь, твой ручей течет в сторону центра? Ты думаешь, он втекает в бурный поток таких же весенних вод? Ошибаешься, Лева! Этот ручей впадает в канализационный люк! Он гулко шумит под землей, смешиваясь с нечистотами, можно даже сказать, с писями и каками!

Ну как, как я мог объяснить Колупаеву значение и смысл запруд? Как я мог объяснить ему значение талой воды, ее удивительной обжигающей и в то же время мягкой прохлады? Как я мог доказать, что нигде так не отражается солнце, как в текущем ручье, – ни в окне, ни в зеркале, ни в гладком пруду?

– Смотри, Лева, галки прилетели! – орал Колупаев над моей головой, и я задирал доверчиво голову к небу, а мой друг в этом время одним страшным движением каблука разрушал к черту мою драгоценную запруду, все ее башенки и шлюзы, всю ее небесную архитектуру.

– Ты что делаешь! – орал я. – Совсем уже, Колупаев, умом рехнулся!

– Твоя запруда – неправильная, – вежливо отвечал он. – Она не учитывает силы потока. И ее все равно ждет скорая гибель. Мы построим запруду в другом месте. Это будет гигантское сооружение...Можно сказать, стройка века.

– Мы? – недоверчиво спрашивал я Колупаева.

– В смысле ты. Но под моим руководством. Я тебе буду помогать.

Колупаев засучивал штаны до колен и начинал действительно помогать мне, скромному строителю запруд.

План его и в самом деле был грандиозен.

В том месте, где благодаря яме в асфальте ручей образовывал небольшое естественное водохранилище, Колупаев начинал возводить что-то огромное, типа рва. Он приносил землю прямо руками, одетыми, правда, в мои перчатки, которые Колупаев предусмотрительно нашел в кармане моего пальто.

Он укладывал руками в моих перчатках в эту огромную кучу вязкой, хлюпающей земли самые настоящие большие кирпичи.

И скоро лужа-водохранилище разливалась до таких размеров, что рядом с ней просто нельзя было пройти.

– Мальчики, что же вы делаете? – ласково спросила нас как-то раз миловидная женщина, вся сияя на солнце от весны, счастья и любви. На ней было хорошенькое розовое пальтишко и темные чулки.

– Мы? – басом сказал Колупаев в подвернутых штанах. – Запруды делаем! – и вдруг начал прыгать на месте, обливая и меня, и розовую женщину, и себя в том числе, мутными потоками талой воды.

Женщина, осыпая нас ругательствами и оскорблениями, убежала прямо по луже.

– Ты что же делаешь? – строго спросил я его.

– Я ее застеснялся! – доверчиво объяснил Колупаев причину своего поведения.

И тогда я начал смеяться.

Я смеялся так, как не смеялся целую зиму. Я ржал, как лошадь. Я хрипел, как раненный в грудь. Колупаев отвел меня к песочнице, и я стал валиться в нее, как подкошенный.