Алексей Саморядов - Праздник саранчи

Слева он него мелькнуло что-то, Андрей повернулся и увидел, как из тумана вынырнула лодка, бесшумно, как казалось из-за ревущих моторов, пошла параллельно им, сближаясь медленно с ними и медленно, их догоняя.

Андрей привстал, глянул на Митю, тот обернулся на лодку, снова уставился на Андрея. Женщины не видели и не слышали ничего, сидели все так же на дне, неподвижные. Андрей достал пистолет, прикрыв его полой, глядел то на мужика, то на лодку, подошедшую уже близко, летевшую в десяти метрах от них, так, что казалось, обе лодки стоят на месте и только ревут. Оттуда на Андрея, такой же неподвижный, глядел рыжебородый мужик в штормовке, рядом с ним виднелся еще один…

Так они шли рядом в светлеющем, растворяющемся тумане, вдруг Митя, все глядевший на Андрея с кормы, поднял руку, махнул тем в лодке, крикнув что-то, и те сразу отвернули резко, растворились в тумане, пропали…

Туман рассеялся, на светлом небе открылся зеленый месяц, стало светло, река заблестела, раздвинувшись до самого горизонта, Митя заглушил моторы, правя лишь рулем, сказал:

— Одеваться пора…

Женщины кидали в лодку кепки, робы, татарка рылась в мешке. Андрей, торопясь, достал из чемодана свитер, брюки, подал, не глядя, девушке. Обе, встав, быстро снимали с себя все, раздеваясь догола, не стыдясь ни Андрея, ни мужика.

— Не в лодку, за борт кидайте, — снова сказал тот.

Стоя в рост, они бросали в воду одежду, пузырями уходившую за корму. Андрей оглянулся. Кругом на зеленом просторе было пусто.

Наконец они сели, лодка задралась снова носом, пошла навстречу засветлевшему небу.

Они высадились перед городом. Уже совсем рассвело, взлетали, кружились чайки, по Волге шли барки.

Андрей достал, передал мужику деньги.

— Спасибо, Митя.

Тот взял их, спрятал не спеша, сказал тихо:

— Ладно, ваше счастье… Живите… — засмеялся. — А то думали порешить вас… В реке оставить, чтоб верно было, — он оглядел еще раз Андрея, женщин, стоявших на берегу, невысокий, щуплый. — Только помните. Если что с вами, с каждым случится, не дай Бог, кто помянет нас. Срок, конечно, сбавят, пощадят… Но попадете все же обратно, в тюрьму. А в тюрьме опять мы, сторожа. Так что смерть вам будет. Не было никогда этого в вашей жизни, и нас не было. Ладно, ваше счастье… — он протянул Андрею руку, они простились.

Сверху Андрей увидел, как лодка вдоль берега ушла по реке вверх, а за ней, отчалив далеко, пошла вторая.

На станции было пусто, дворник мел перрон, еще кто-то курил под часами. Подходил поезд.

— Ну! — татарка огляделась тревожно, подхватила свой рюкзак. — Поеду я.

— Куда?

— В Казань, к татарам, — она кинулась к девушке, обняла ее. — И вы езжайте скорее… — потом подошла к Андрею, взяла его руку, наклонилась свирепо, прижалась к ней лицом.

— Да что ты, — он отступил, вырвал руку, смотрел на нее удивленно. Потом достал деньги. — Возьми, тебе надо будет.

Она взяла, глядя на него:

— Скажи куда, я вышлю! Все вышлю. Всю жизнь работать буду, родные дадут! Куда?

Он отступил еще, качая головой.

— Ну, — она снова обернулась к девушке. — Где найти — знаешь… Будьте счастливы! — и побежала, как мужик, вдоль вагонов, придерживая живот.

Поезд пошел, Андрей, нервничая, сходил к расписанию, оттуда искоса смотрел на нее. Она сидела на лавке, глядя равнодушно.

— Сейчас поедем, — он вернулся, помолчал, разглядывая со страхом ее отекшее, белое лицо. — Как ты?

— Голову бы помыть, — она посмотрела на него. — Куда мы?

— В Москву. Там спокойнее будет. Или… ты не хочешь?

Она пожала плечами.

В вагоне еще спали. Они прошли в тамбур, встали у туалета. Андрей раскрыл окно, впустив шумнее свежее утро.

— Дай закурить, — сказала она.

— У меня только папиросы, — он поспешно протянул ей мятую коробку.

Она закурила, с такой жадностью вдохнув дым, будто задохнулась, и, выпуская его медленно, через тонкие подрагивающие ноздри, с такой же жадностью сказала грубо:

— Выпить бы, а?

Он поставил чемодан, достал из него бутылку самогона, что взял у хозяйки, обернулся, ища стакан, но она отвернула пробку, обеими руками поднесла бутылку ко рту, стукнулась зубами, заглотала шумно и жадно, закашлялась, закрыв глаза, снова закурила. Он внимательно следил за ней, и она, заметив его взгляд, засмеялась:

— Что, нехороша стала Таня? Зря ты, Андрюха, взялся. Ох, зря.

— Ну что ты? — сказал он глухо. — Где же вы были все эти дни?

— В погребе, — ответила она тихо. — В погребе у Тимофеева…. А погреб под стеной, глубокий, так что лежали мы как раз под зоной. Я Зойке шепчу, давай потолок завалим и вылезем, здесь мы… Лежим и слушаем, а они на плацу, над нами ходят, ходят… каждый шаг слышно. А потом — хлоп — Тимофеев заходит, такой же, как в тюрьме, в форме, с кобурой. Еду поставит и молчит, смотрит. Не говорил даже, зачем в погребе держит… Потом мы по очереди на ведро сходим, а он уносит…

Поля неслись мимо них. Она, вздрогнув всей грудью, снова схватила бутылку, заглотала, давясь, обернулась к нему, не вытирая мокрого подбородка, сказала необыкновенно жалко:

— Не берет…

Люди встали, пили чай, она легла наверх, на грязный матрас, лежала, как мужик, скрестив на груди руки, а он что-то отвечал внизу старухе, расспрашивавшей его.

— …Да нет, студенты мы.

— А что же больная она у тебя?

— Нездоровится…

Поезд встал, он поднялся, увидел, что она не спит.

— Я выйду, покурю, — он старался не смотреть на нее. — Вещи все над тобой. И деньги там.

На узкой грязной платформе он отошел к пустому киоску, закурил, глядя на бабок, шедших мимо с ведрами. Поезд пошел, он встал за киоск, с тоской глядел за набиравшими мимо него скорость вагонами. Заспанный проводник проехал в дверях, глянул на него мельком, сплюнул, еще вагон с грязными занавесками, он побежал, споткнулся, едва успел, на ходу влез в вагон, под ругань проводницы…

Она сидела на полке, обхватив колени, глядела на него с удивлением.

— Сигареты хотел купить, — сказал он хмуро. — Закрыто все…

Она вдруг наклонилась быстро к его лицу, поцеловала в щеку, отвернулась. Он вышел в тамбур, замычал, глядя в окно.

Они обнялись, разглядывая друг друга, снова обнялись, Витя хлопнул его по шее. Таня прошла в комнату, такая же безучастная, села на стул.

— Жалко, тебя не было, — радостно говорил Витя. — Тут такую шикарную мулатку показывали! Ну такая ласковая, такая скромная и поет. Дюба-дюба, дюба-дюба. Не слыхал?

— О чем? — Андрей мельком глянул на Таню.

— Да бог его знает, я ведь ихний язык не знаю… Там слова все такие: дюба-дюба, дюба-дюба, и все! Неужели не слыхал?

Таня ушла мыться, они, оставшись вдвоем, сидели за грязным столом и курили, молча глядя друг на друга.

— Значит ее выпустили?

— Да… выпустили. Пересмотрели дело и выпустили… за пятьдесят тысяч. Ты уж всем говори, что сестра приехала…