Ольга Туманова - Убийство в стиле эссе

— Ну, мы постараемся пережить эту потерю? — Ляхов вновь поправил узел галстука. Галстук хорош. И он хорош, не поскупился. Виктор Николаевич улыбнулся, глянул на Нинель — та строчила.

Виктор Николаевич прошел к окну.

Ночью шел снег, и деревья стояли припорошенными, и газоны были белы — копоть не успела испортить снежную картину. В небе сияло солнце, и свет его искрился в миллиарде снежинок. И не верилось, что на улице ветрено и морозно.

Две минуты растянулись минут на двадцать, но Ляхов, как и положено опытному охотнику, был терпелив и неслышен.

Но вот Нинель вскинула голову, и Ляхов заговорил — о пустом. Мол, чайку бы. Да так, отдохнуть минут несколько от трудов праведных за приятной беседой. Чтоб не о выборах, не о деньгах.

Лисокина не возражала ни против чаю, ни против легкой беседы, хотя и не было в ней обычной легкости и кокетства, видно, мысли ее еще витали вокруг статьи.

Пока готовился чай, Ляхов вспомнил погоду за окном, вспомнил щедрое заморское солнце — на роман разговор должен перейти сам, мягко скатиться на утрамбованную лыжню.

Он и скатился.

— Пиши тут, — буркнула Нинель на манер Шмакова. Она стояла спиной, уткнувшись лицом в холодное стекло окна. — Предполагай, выдвигай, дерзай. — Засвистел чайник, и Нинель отошла от окна. — Потом окажется, что некто все это уже сотворил.

Возможно, Лисокина говорила и не о романе, но Ляхов тут же повел нужную партию.

— Не оттого, что мы много пишем об убийствах, стреляют на улицах. Как раз наоборот. Оттого что на улицах много стреляют, вынуждены писать об убийстве даже милые особы, к убийству генетически не предрасположенные.

Ляхов галантно улыбнулся, принимая из рук Нинель чашку чаю, но Лисокина тряхнула рыжей гривой, глянула устало и мрачновато изрекла:

— Мы все причастны к убийствам.

— Однако! — только и нашелся Ляхов. И, помолчав и не услышав исповеди, продолжил: — Лично я — не грешен. И не поверю, что ты грешна. Что могла бы, как в романе, ножом, семь раз…

Лисокина поморщилась:

— При чем здесь роман? Я о бытие. Оставим тягостную мужскому уху тему абортов. Я руки мою перед едой. Антибиотики пью, если болею. И не терплю в доме ни тараканов, ни комаров.

Ляхов хотел рассмеяться словам Нинель, как хорошей шутке, но вид у Нинель был невеселый. И Ляхов спросил серьезным тоном:

— Что это за тема у твоей статьи, что тебя на схоластику потянуло? Грязь на руках — и заказное убийство.

— Я не о грязи. Я о жизни. Мы все время вынуждены кого-то убивать. Микробы, насекомые. И мы, как правило, не вегетарианцы. Как подумаешь, в какой ауре мы существуем…

Дверь скрипнула, заглянуло осторожное лицо Першина, и Ляхов, довольный возможностью прервать ушедший в ненужную плоскость разговор, поспешно поднялся со стула:

— Прошу, Владимир Иларионович. Чай чудесен. Как и наша милая хозяйка. Но мне, к сожалению… — и, не договорив, отправился восвояси.

Евгений Яковлевич Крохин, врач-психотерапевт, шустро поднялся из-за стола навстречу Ляхову.

Невысокий и щуплый, был бы он похож на Шмакова, если б не глаза: маленькие буравчики живо сверлили собеседника.

В кабинете стоял табачный туман. Уловил Виктор Николаевич и запах хорошего коньяка.

— Однако, — сказал весело, пожимая протянутую руку врача. — Табак, коньяк и женщины, и за это еще и платят, причем недурно.

— А… — отмахнулся врач. — Устал. Вхожу в моду. Сегодня просто табуном.

— И все — дамы? — улыбнулся Виктор Николаевич, с удовольствием погружая тело в комфортное кресло.

— Если бы, — вновь отмахнулся Крохин, резким движением открывая шкафчик. — Те хоть знают, чего им не хватает: дела, любви или подруги. А вот их опекуны!

Он поставил на столик поднос с бутылкой коньяку и стопками, крутанулся к холодильнику и, открывая дверцу, обернулся:

— Да ну их! Они у меня вот где, — психотерапевт провел ребром свободной руки по горлу и засунул голову в холодильник. — Выдавай свой детектив.

Массажный душ бодрил икры ног, и вода в ванне пенилась, напоминая игру океана.

Виктор Николаевич прикрыл глаза, и лежит он, раскинув руки, на безбрежной водной глади, и океан поглаживает живот, бедра, грудь.

И женские руки массируют плечи.

Зинаида, ассистентка Крохина. Хороша, особенно волосы (густые, длинные, цвета спелой ржи) и васильковые глаза. И такая гордячка.

Всякий раз, заходя к Крохину и встречая Зинаиду, Ляхов думал: с такой переспать — будет и чем похвастать, и удовольствие. Но та и не глянет, пройдет в свой кабинет.

А сегодня Зинаида попросила ее подвезти. По дороге — заехать в универсам. Потом — донести продукты: решила использовать его и его машину по полной программе.

В награду предложила чашку кофе. Ляхов не отказался, и тут же с кухни раздалось жужжание кофемолки, и дивный аромат поплыл по квартире. Виктор Николаевич, как породистый пес, повел носом, определяя марку: Зинаида заваривала смесь — мокко, арабика и, кажется, колумбийский.

Кофе был хорош, но еще лучше был секс, такой спонтанный, незапланированный.

Подпортила удовольствие мысль о машине. Образ автомобиля, покинутого на промозглой улице, не оставлял Ляхова и в самые пикантные моменты.

Зинаида… Шельма! Только бы не проболталась Евгению.

Виктор Николаевич взял с полочки шампунь и переключил кран. Добавил горячей воды и стал мыть голову.

Крохин поддержал версию Шмакова. Правда, дал ее новое ответвление. По мнению психотерапевта, автор романа не насильник, а рядовой псих. Его нужно искать среди тех, кто поступает в больницы с попыткой суицида. Живой ли? Живой! У таких склонность к ложным суицидам. Их опыты неудачны: то доза лекарства мала, то вовремя скорая приехала, — их цель, часто ими и не осознанная: привлечь к себе внимание.

— Хотя эксперимент мог оказаться и успешным, — усмехнулся врач, он был циник.

Чем-то Евгений похож на Шмакова. А Зинаида — на Нинель. Тоже — гордячка, а с кем роман? Со Шмаковым!

Ляхов усмехнулся пренебрежительно и вспомнил сумрачную фигуру, неласковый взгляд, голые замерзшие руки и… И сел. И струя воды обожгла колено.

— О, черт! — скривился Ляхов. И закрыл воду. И встал, протянул руку к полотенцу, стараясь не делать неловких движений, чтобы не потревожить видений.

Больной взгляд Шмакова и его реплики по сюжету романа: у психа бывают минуты просветленья. Слезы Нинель, и ее заметки на полях, и тирада о всеобщей причастности к убийству. Странная молчаливость и подавленность Першина.

Да, чутье Виктора Николаевича не подвело. Роман написала Лисокина. Герой романа — Шмаков. Осталось разгадать, что легло в основу: замысел Шмакова, его рассказы о подготовке преступления или его исповедь, покаяние.