Ольга Туманова - Убийство в стиле эссе

Полная женщина с утробным голосом кинулась к Лисокиной:

— Пасквили пишете! Продались уголовникам у власти!

Нинель привычно улыбалась и задавала обычные вопросы.

— Забыли, бойся равнодушных, это с их молчаливого согласия… — резонировала непримиримая. — Если в вас еще сохранились остатки совести, вы обязаны вступить в наши ряды.

— Как только воздвигнете баррикады, я встану со знаменем, — сказала Нинель. — Можете на меня рассчитывать. Но мерзнуть часами — это выше моих слабых сил. — И не сдержалась, добавила: — Не болтуны делают революцию. — Тезис спорный, как все в этом мире, но Нинель нравилось ее изречение.

Нинель приготовила чай, но Шмака не было. Молчал и его телефон.

Нинель перебирала клавиши пианино, пытаясь подобрать мотив модной песенки, что, смеясь, напевала в соседней комнате дочка.

В дверь позвонили.

Нинель гостей не ждала и продолжала играть, слушая нежный смех девочки.

Нечто волшебное было в бесхитростных звуках пианино, несопоставимое со звучанием магнитолы, хотя на дисках были записаны концерты мастеров. Нинель жалела, что в детстве отстояла свое право на свободу и бросила занятия музыкой. Нет, ее девочка закончит музыкальную школу. Вырастет — благодарить будет.

Шаги свекрови, глухие, мерные, неторопливые. До — фа, до — фа. Приглушенный говор, то ровный, то волнистый. Аккорд, пассаж. Аккорд, пассаж. И снова: до — фа, до — фа.

— Неля, там странная личность. Говорит, что твой сослуживец.

Хорошо, Нинель сидела за пианино. Она резко крутанулась на стульчике, якобы закрыть крышку инструмента. Сложила ноты.

И пошла в прихожую, удерживая на лице равнодушие.

Свекровь шла следом.

На тускло освещенной площадке стоял Шмаков. В прихожую свекровь его не впустила и дверь оставила на цепочке. Конечно, Нинель хотела выйти к Шмаку и прикрыть плотно дверь перед носом свекрови, но сняла цепочку и сказала тоном вежливым и безразличным:

— Входите, Антон Петрович, — и протянула Антону руку. Антон, чуть помедлив, пожал протянутую руку Нинель.

Свекровь стояла рядом.

Шмаков буркнул что-то, что при желании свекровь могла принять за приветствие. Та не приняла и молчала.

Нинель искала слова-повод для визита Шмакова. Она понимала, что Шмак не мог заявиться к ней просто так, интриги ради, но и понимала, что о подлинной причине его визита нельзя говорить при свекрови.

Стараясь сохранять безучастный вид, Нинель с тревогой смотрела на лицо Антона, худое, бледное, безучастное.

Антон поднял глаза: взгляд настороженный и колючий, взгляд затравленного зверька.

Нинель проглотила слезы и, вновь стараясь принять нейтральный вид, показала рукой на вешалку, предлагая Антону раздеться. Заговорить она не решилась.

Антон все еще стоял у дверей. Жалкая поролоновая курточка, поднятый куцый воротничок, голая шея. Руки без перчаток засунуты в карманы, и посиневшие запястья. Из-под вязаной шапочки видны волосы: Шмак только что подстригся, ради визита к ней.

Нинель прикусила губу и почувствовала вкус крови.

Свекровь стояла рядом.

Нинель сглотнула слезы и заговорила деловым тоном:

— Матвею Юрьевичу понадобился отчет? Что-то слетело с полосы? Вы бы позвонили, я бы подготовила к вашему приходу.

Шмаков буркнул нечто, что можно было понять как угодно, а Нинель, не умолкая, говорила:

— Телефон все время был занят? Да, дочка играет, папе звонит, всем куклам по телефону подруг находит, — сыпала и сыпала словами Нинель. — Вы извините, но придется немного подождать. Я сейчас подготовлю бумаги. А Вы пока отдохните. Хотите чаю? кофе?

— Чаю, горячего, — буркнул Шмаков уже членораздельно, топчась у вешалки, но не желая расставаться с курточкой: промерз он основательно.

Нинель поежилась, мурашки пробежали по коже: она ощутила, как холодно Антону в осенней куртке.

Антон шагнул за Нинель, но взгляд свекрови его остановил. Антон шагнул обратно, скинул туфли и побрел на кухню в дырявых носках.

Свекровь осталась где-то в комнатах, но возможно, и в коридоре, и Нинель включила газ, стала наливать воду в чайник и под шум спросила шепотом, глядя то на Шмакова, то на дверь и прислушиваясь к шорохам квартиры:

— Шмак, ты что?! Или — что-то случилось?

— Случилось, — буркнул Шмаков. — Что-то.

Нинель захлестнула тревога.

Она открыла шкафчик, начала деловито переставлять на полке консервные банки:

— Да говори же.

— Скажу, — буркнул Антон, рассматривая банки в руках Нинель.

Зашумел чайник.

Нинель поставила перед Шмаковым огромную чашку с дымящимся чаем, и Антон обхватил чашку, горячую, ладонями.

Нинель плеснула чаю и себе и с маленькой чашечкой присела чуть поодаль, с тревогой глядя в лицо Шмакова.

— Шмак, почему ты не позвонил? — шепнула и громко произнесла несколько казенных фраз, три раза четко проговорив «Матвей Юрьевич»: имя редактора действовало на свекровь магически.

— Жетонов нет, — буркнул Шмаков, шумно отхлебнув чай. И замолчал, словно затем только и заявился в чинный дом, чтобы попить чайку.

— Хорошо, что ты наконец объявился. Где ты был?

Заглянула дочка. Фыркнула, хихикнула, убежала.

Шмаков не поднял головы.

Телефонный звонок.

— У меня посланник Нефедова, — сказала Нинель. — Конечно, я так и знала. У нас всегда так. Или материал скиснет, или давай с колес, — говорила в трубку, стараясь держать интонацию и не отводя взгляда от Шмакова. Тот сидел застывший и желтый — мумия промерзшая. И только глаза чуть оттаяли после горячего чаю. Казалось, как только Шмак заговорит, язык его начнет заплетаться, и Антон упадет под стол из карельской березы.

Нинель была рада, что взяла трубку и муж узнал о странном визите не от свекрови, а от нее. Шмак по своему внешнему виду вполне мог сойти за курьера.

Она достала из холодильника поднос, где под крышкой лежали масло, сыр и колбаса: теперь, после разговора с мужем, она чувствовала себя свободнее. Шагнула к столу.

Антон следил за подносом голодным взглядом.

У Нинель защемило сердце, и тут же она почувствовала досаду. Что за ребячество! Ведь получает зарплату, и неплохую. Мог бы и питаться нормально, и одеться по сезону. Так нет же. Как пацан, все деньги тратит на железки, на книжки. Мало ему интернета на службе. Как глаза не устанут?

Шмаков ел с таким зверским аппетитом, будто несколько дней голодал. И молчал.

— Шмак, да что случилось?!

— Случилось.

Антон склонился над тарелкой, и лица его было почти не видно.

Фаина Сергеевна надела пижаму, согрела в микроволновке молоко, добавила ложку коньяку и отнесла чашку на ночной столик, где уже лежали тарелка с гренками, очки, коробка со снотворным и рукопись очередного таланта.