Валя Стиблова - Скальпель, пожалуйста!

— Зачем ты пришел в клинику?

Витек испуганно смотрит на девушку. Молчит.

— Но ты ведь знаешь, почему ты в больнице?

— Да.

— Так почему? Скажи нам.

— Не знаю.

Аудитория не может сдержать смеха. Мальчик смеется вместе со всеми. Подмигивает то одним, то другим глазом, чтобы интерес к нему не ослабевал. Наконец вытаскивает из кармана губную гармошку. Он уже освоил музыкальную фразу. В общих чертах это напоминает «собачий вальс».

Лучше уж займусь мальчиком сам. Поворачиваю его спиной к аудитории:

— Он оперирован. Вот здесь прощупывается шов, — показываю в гуще пробивающихся волосков направление разреза. — Может, есть желающие посмотреть вблизи?

Две студентки из первого ряда идут к кафедре. Щупают шов. При этом совершенно ясно, что каждая главным образом хочет мальчонку погладить. А этот паршивец тем временем строит мне рожи. Высовывает язык, ухмыляется, подмигивает напропалую…

— Здесь была опухоль, проросшая в мозжечок. Она заполняла весь четвертый желудочек и начинала давить на мозговой ствол.

Объясняю первичные симптомы и клиническое развитие. Еще раз повторяю ход операции.

— Мы удалили ее всю без остатка. Это была эпендимома, о которой я вам говорил в конце лекции.

Студентка, потерпевшая неудачу с анамнезом, нерешительно подняла руку:

— Но, пан профессор, вы говорили, что радикальная операция невозможна!..

Вот так. Теперь должна была последовать моя коронная реплика. Стало даже неловко — так эта пигалица мне подыграла.

— Я не сказал «невозможна», а сказал «практически невозможна». Она редко когда удается или, если угодно, почти никогда не удается.

Зал смолк. Эффект получился неожиданно сильный. Но право же, я сделал это не из позерства. Просто хотел, чтобы студенты усвоили материал. Подхватив Витека, я опустил его на пол. Семестр закончился. Я простился со студентами легким поклоном, и они мне хором ответили. Узлик снова принялся меня передразнивать. Тоже отвесил поклон, и при этом два раза подряд да еще в пояс, так что все опять начали хохотать. Я вышел первым, он за мной, не отрывая гармонику от губ, — так мы и скрылись в кабинете. В клинику шли уже медленно. Я держал его за руку, а он послушно семенил возле меня с гармошкой в кармане.

— А ты знаешь, куда теперь поедешь? — спросил я его.

— Да, — сказал он. — Домой, к дедушке.

— Нет, Витек, — снова принялся я объяснять, — сначала поедешь в другую больницу. Там будут дети, такие, как ты. Когда совсем поправишься, тогда только дедушка за тобой приедет.

Он шел вприскочку рядом. И не спускал с меня больших — по плошке — глаз. Сначала молчал. Потом подпрыгнул и чему-то хитро улыбнулся. И наконец не выдержал — проговорил нараспев:

— А я в больницу не пойду, не пой-ду! Поеду домой к дедушке — вот!

— Не пойдешь?..

Инсценировать удивление мне не потребовалось.

— Не-а, не пойду, — подтвердил он еще раз. — Но я дедушке обещал, что тебе не скажу!

У входа в клинику он дернул меня за рукав:

— Не скажешь ему, да?

Нет, вы подумайте! Хорошенькое дело! Пан лесник, кажется, и вправду собрался везти внука прямехонько домой. Проконтролировать это мы не сможем… Лекарство он у нас получит, так что, по его рассуждению, все будет в порядке. В детское отделение они не явятся, и все. И как это мы не сообразили раньше? Старый Узел достаточно яркая индивидуальность, чтобы поступить, как он считает нужным.

Я попросил их зайти еще раз, когда мальчик переоденется. В коротких штанишках и тенниске Витек был тоненький, как былинка.

— Так что? Вы, кажется, хотите внести коррективы в наши планы? — обратился я к деду. — Ребенок пока еще не может находиться дома, уверяю вас.

Он покраснел.

— Выболтал все-таки, гаденыш, — погрозил он внуку. — Хотел его немного подкормить, пан профессор. Вы только гляньте на него — кожа да кости! А у меня он получал бы цельное молоко, напек бы ему пышек… Такой ведь был хороший паренек. А сейчас?..

Я решительно замотал головой:

— Пока никак нельзя, поверьте. Такая операция не шутка! Что, если у него опять начнутся приступы?

Он стоял передо мной, высокий, плечистый, но беспомощный и растерянный, как ребенок.

— Но почему должны начаться приступы? Вы говорили, все уже в порядке!

И как тогда, когда пришел к нам с внуком первый раз, беспокойно заходил из угла в угол. Дойдя до середины кабинета, всякий раз нагибал голову и дугообразным движением снова ее поднимал.

— Те приступы уже не могут начаться, пан профессор… — убеждал он себя с тревогой.

Мне стало жаль напрасно его мучить. И все-таки он должен был понять, что ребенок еще не вполне выздоровел. Рана должна окончательно зажить.

— Приступов, надо полагать, не будет, — сказал я, — но борьба не кончена. Больному требуется время, чтоб прийти в себя даже после аппендицита, а тут дела значительно сложней. Витеку следует быть под наблюдением, потребуется повторить анализы…

Узел остановился против меня, заложив руки за спину:

— Да я бы его каждую неделю привозил. Вы бы его осматривали.

— Дело не только в этом. В детском отделении есть психиатр. Он ежедневно будет наблюдать ребенка. Надо ведь знать, по-прежнему ли у него в порядке с головой.

— Так вы считаете… рассудок… это могло сказаться?.. — перепугался старик.

Витек хихикал в ладошку.

— Нет, — успокоил я его, — не надо думать, что ему это грозит. Но если вы в лесу высаживаете деревца, вы ходите смотреть, все ли у них как надо? Не оставляете на произвол судьбы?

— Это так, — согласился лесник.

— Ну вот. Мы тоже хотим довести работу до конца. Когда его выпишут из детского отделения, тогда можно будет за него не волноваться.

Я долго еще уговаривал его, пока он не смирился.

— А я-то думал, Витек, будем с тобой дома… — наконец вздохнул он.

Мальчик понял, что дед капитулировал, — хмуро стукал ногой по журнальному столику.

— Что ж, быть по-вашему, пан профессор, — пообещал старик. — Как-нибудь перетерпим.

Тут я не удержался и спросил, откуда у него эта привычка ходить по комнате, так странно наклоняя голову. Он засмеялся:

— А это вот от чего. Я живу в старом доме с рожденья. Там низкая горница и вдобавок балка на потолке. Приходится нагибать голову, чтобы не стукнуться. И у отца была такая же привычка — он был еще выше меня. Придешь куда-нибудь, забудешь, что не дома, и наклоняешься — даже в трактире, у нас в деревне. Мужики надо мной смеются…

На прощанье дед долго тряс мне руку и благодарил. Мальчонка, задрав нос, проплыл мимо — в его глазах я был предателем.

Секретарша переключила меня на неизбежный разговор — ходатайство по поводу больного, который даже еще не поступил к нам. Дает мне протокол заседания кафедры, чтобы я его завизировал. Потом кладет передо мной три письма с заготовленными набросками ответов. Все письма от читателей моей популярной статьи в газете. Я бегло просматриваю письма. Стоп, на этом надо задержать внимание! Какая-то женщина пишет об онемении одной стороны тела. Это характерный симптом. Однажды мы вот так же, по письму, обнаружили опухоль мозговых оболочек, которую прекрасно удалось убрать. Теперь этот человек вполне здоров.