Альберто Моравиа - Римские рассказы

— Встаньте, синьорина!

Но Пина больно ударила ее по руке:

— Руки прочь!

Тут вмешался отец девушки — старик с седыми усами, в рубашке с отложным воротником, обнажавшей его морщинистую шею.

— Синьорина, вы поступили очень дурно, ударив мою дочь… тем более, что она права… так что встаньте.

— А ты кто такой?

— Человек, который мог бы быть вашим отцом.

— Моим отцом? Ты хочешь сказать — моим дедушкой? Что нужно от меня этому старикашке? — она обращалась к тем, кто смотрел на эту сцену и, как я заметил, вовсе не смеялся.

— Синьорина, вы должны уступить место, — теперь старик властно повысил голос.

И тотчас же Пина пронзительно закричала:

— Маурицио!

Маурицио — это я. Нехотя, понимая, что Пина неправа — а впрочем, даже если бы она и была права, все равно мне приходилось выступать против старого человека и выглядеть нахалом, — я подошел к нему и вяло проговорил:

— Послушайте, я советую вам не настаивать.

Он посмотрел на меня, пораженный, покачал головой, потом сказал:

— Ну, что ж… Видно, нет уже на свете воспитанных людей. — И он вернулся к своей дочери.

Вокруг нас поднялся возмущенный ропот. Кто-то сказал:

— Хорошенькое дело… спорить со старым человеком… Уж хоть бы с возрастом посчитался.

Какой-то юноша встал и уступил девушке место:

— Синьорина, прошу вас, садитесь, — и посмотрел на меня с вызовом.

Я ничего не сказал, но весь кипел от злости, я был зол не столько на юношу, который, в конце концов, лишь показал свою воспитанность, сколько на Пину. Так, в молчании, под недобрыми взглядами всех пассажиров, мы с божьей помощью добрались до Остии.

На набережной я сказал Пине:

— Имей в виду, роль нахала мне вовсе не нравится… Все смотрели на нас со злобой и были правы.

— А мне на всех наплевать! Захотела сесть и села.

Мы подошли к купальням. Господи Иисусе, сколько народу! С каким трудом мы пробирались между голых тел, лежавших на солнце: буквально некуда было ступить. Служитель при купальнях предупредил нас, что нам придется устроиться в одной кабине с какими-то людьми. Пина нахмурилась, но ничего не сказала. Мы подошли к кабине. Она была занята семейством: отец и мать, оба толстые и пожилые, и двое детей — хорошенькая девушка, тоненькая, как тростиночка, и смуглый юноша лет двадцати. Они оказались очень милыми людьми и тотчас же наперебой принялись приглашать нас: пожалуйста, устраивайтесь, входите. Пина, которой не понравилось, что она должна делить с кем-то кабину, резко ответила:

— Мы и без вашего приглашения устроились бы.

Все четверо раскрыли рты от изумления. Девушка ехидно заметила:

— Какая принцесса пожаловала!

Пина оставалась некоторое время в кабине, а как только она вышла, раздался крик девушки:

— Мое платье!

Я увидел, что Пина, чтобы повесить свои вещи, бросила платье девушки на стул, скомкав его. Девушка вошла в кабину, взяла свое платье и повесила его поверх вещей Пины. Тогда Пина схватила ее платье и бросила на землю:

— Я не желаю, чтобы эти тряпки висели на моих вещах.

— Поднимите мое платье! — сказала девушка дрожащим голосом.

— Да ты, деточка, просто дура… И пальцем не пошевелю.

— Нет, вы поднимете!

Они стояли друг против друга, как два молодых петушка, и обе были очень хороши. Родители вскочили. Мать сказала:

— Как пришла, так только и знает, что скандалить.

Отец ворчал:

— Что это за манеры… Куда мы попали?

На этот раз я понял, что Пина зашла слишком далеко. Я вошел в кабину, поднял платье и спросил у девушки:

— Синьорина, куда прикажете его повесить?

Девушка, смягчившись, сказала, чтобы я повесил его на платье матери. Так я и сделал. Потом я закрылся в кабине и переоделся. Когда я вышел, то увидел, что Пина направляется к морю вместе с братом девушки. Они разговаривали и смеялись. Я понял, что Пина обозлилась за то, что я поднял платье, и хочет наказать меня. Но я все-таки подошел к ним и предложил:

— Пина, пойдем искупаемся?

— Иди сам… я пойду с… между прочим, как вас зовут?

— Лучано.

— Я пойду с Лучано.

Я ничего не сказал и пошел купаться один. Они побрели по пляжу вдоль берега и скоро скрылись из глаз. После купанья я обсох на песке и вернулся к кабине. Семья уже сидела за столом, на котором было полно всяких свертков, и завтракала. В сторонке Пина листала журнал. Она спросила обычным голосом:

— Может быть, мы тоже поедим?

Я взял сверток с завтраком и сел возле нее на ступеньки кабины. Развернул пакет, дал ей бутерброд, она его раскрыла и возмущенным голосом сказала:

— Что это такое? Ведь ты знаешь, что я не люблю ветчины!

— Но, Пина…

— Нет, я не стану есть!

— Синьорина, сделайте одолжение. — Юноша, под неодобрительными взглядами семьи, протянул ей бутерброд с холодной телятиной.

Заметили ли вы, что когда грубые люди стараются быть вежливыми, они выглядят просто смешными? Так и Пина с этим навязчивым парнем: она с улыбкой, больше похожей на гримасу, взяла бутерброд и откусила от него, продолжая улыбаться. Потом сказала, что ей тут неудобно, и пошла завтракать в тень за кабину. Я остался один. Вдруг до меня донесся ее голос:

— Дай мне что-нибудь попить! Ты что, хочешь, чтобы я подавилась?

Я встал и отнес ей бутылку вина. Она отпила немного, потом вдруг выплюнула все вино фонтаном на песок:

— Что это за гадость? Настоящий уксус!

— Но, Пина…

— Надоел: Пина, Пина.

— Синьорина, может быть, не откажется попробовать нашего?

Опять этот юноша, он протягивал ей бутылку вина. Она тотчас же согласилась и опять улыбнулась своей чарующей, насквозь фальшивой улыбкой. Я отодвинулся, а парень, воспользовавшись этим, устроился возле Пины. Тогда я встал и пошел к воде. Уселся на песок и стал смотреть на море. Я был вне себя и вдруг подумал: «Хватит, кончено, вернусь сегодня в Рим один… больше никогда ее не увижу».

Это решение успокоило меня. Теперь, если мне было угодно, я мог видеть торчащие за кабиной две пары ног, вытянувшихся рядом: ног Пины и этого парня; но мне показалось, что все это не имеет для меня больше никакого значения. Я растянулся на песке и очень скоро заснул.

Проспал я порядочно, а когда, наконец, проснулся, то первым делом увидел эту парочку, направлявшуюся к морю купаться. Они разговаривали и, казалось, уже обо всем договорились. Сердце мое сжалось от ревности. Море, было неспокойно, и когда они входили в воду, волна накрыла их. Пина вскрикнула и отскочила назад. Юноша, чтобы поддержать ее, естественно, схватил ее за руку, правда, немножко высоко, прямо под мышку. И тут я услышал голос Пины:

— Вы хотите воспользоваться случаем, чтобы подобраться ко мне… Очень сожалею, но только здесь не поживитесь… я вам это сразу сказала: держите руки подальше.