Булат Окуджава - Упраздненный театр

‑ Красные с белыми, ‑ выпаливает Ванванч.

‑ Кто же пересилил?

‑ Да красные же, красные! ‑ хохочет Жоржетта.

‑ А кто из вас красный, а кто белый?

‑ Ну, конечно, мы с Жоржеттой красные, ‑ говорит Ванванч, ‑ не белые же.

‑ Они же не белые, батюшка, ‑ поясняет Акулина Ивановна.

‑ И Жоржетта красная? ‑ спрашивает Каминский тихо.

‑ А какая же? ‑ наступает на отца Жоржетта.‑ Белые ведь буржуи, и мы их всех застрелили!

В комнате Ванванч бросается к маме.

‑ Мамочка, мы всех белых победили!

‑ Да что ты?! ‑ поражается она, и брови ее взлетают, но Ванванч видит, что она думает о чем‑то другом, постороннем.

Однажды ночью он проснулся от перезвона церковных колоколов. За двойными рамами мартовских окон они гудели и переливались особенно загадочно. В комнате было темно, но с улицы врывалось разноцветное сияние, в котором преобладали желтые, красные и синие тона, и разноцветные пятна вздрагивали и шевелились на стенах. Это было похоже на музыку целого оркестра, а может быть, и на войну, а может быть, было предчувствие чего‑то нескорого, грядущего, зловещего, до чего еще надо дожить, как‑то докарабкаться, а может быть, это было предостережением на завтрашний день, и только Ванванч был пока еще не в силах увязать это предостережение с появлением в квартире Мартьяна.

Мартьян поселился у Ирины Семеновны. Он к ней приехал из какой‑то угличской деревеньки. Маленький, жилистый, в больших валенках, сидел на кухне и дымил самокруткой. От него пахло кислым хлебом и дымом. Пепел он стряхивал себе под ноги, и Ирина Семеновна покорно за ним подбирала. Он молчал, вздыхал и смотрел на всех входящих с собачьей преданностью.

Акулина Ивановна сказала маме как бы между прочим:

‑ Эвон и Мартьян в Москву приволочилси... Спасается вроде...

‑ Что за Мартьян? ‑ как‑то слишком строго спросила мама. ‑ Это кто?.. Ах, этот... Он же кулак, няня. Вы разве не знаете, что мы объявили кулакам войну?

‑ Он хрестьянин, милая ты моя, ‑ мягко сказала няня, ‑ чего уж воевать‑то? Он хлебушек растил и нас кормил, вот‑те и война...

Ванванч рисовал в это время пушку. Он прислушался, представил себе тихого Мартьяна на кухне и подумал, что Мартьяна жалко.

‑ С кулаком, няня, мы социализм не построим, ‑ сказала мама, ‑ он грабитель и кровосос. Вы вот его жалеете, а он бы вас не пожалел...

Пушка у Ванванча выстрелила, и, продолжая линию выстрела, он пририсовал человечка с бородой и криво написал: "кулак".

‑ Кулак, кулак, ‑ сказала Акулина Ивановна неодобрительно, ‑ а он‑то хрестьянин и нас всех кормит. А как же, родимая...

И Ванванч снова пожалел Мартьяна.

‑ Мамочка, ‑ сказал он неожиданно, ‑ я люблю Мартьяна, он хрестьянин...

‑ О? ‑ воскликнула мама без всякого интереса.

Остальное осталось для Ванванча за границей понимания.

Пришла в комнату Ирина Семеновна, растеряв остатки своей недавней гордости, теребила пуговицу на кофте и просила маму глухим, капризным голосом:

‑ Ты у нас начальница, партейная, слышь‑ка, не дай старика обидеть.

‑ Да вы что? ‑ И красивое мамино лицо стало чужим и далеким. ‑ Какая я начальница? Вы что?.. Вы его сами не обижайте, при чем тут я?

‑ Слышь‑ка, ты не дай, не дай. Его кулаком кличут, а нешто он кулак? Этак про любого сказать можно. Кулаки, они знаешь какие? Уууу... А он‑то кормилец наш... Глянь на него: вишь тихий какой? Нешто кулаки такие?

‑ Да при чем тут я? Я на фабрике работаю, ‑ обиделась мама.

‑ А чего ты, ласточка, к ей причепилась? ‑ спросила няня. ‑ У ей своих забот хватает...

Ирина Семеновна заплакала, и Ванванч заплакал тоже.

Акулина Ивановна вывела соседку из комнаты, бубня ей на ухо успокоительные слова.

‑ Он кулак, ‑ сказала мама Ванванчу, ‑ а кулаки грабят народ, они коварные и жестокие.

‑ А как они грабят? ‑ спросил Ванванч, задыхаясь от волнения.

Но мама ничего не ответила и вышла из комнаты. А героическое сердце Ванванча под влиянием различных загадочных процессов тоже увело его в коридор, мимо коммунальной кухни, где сидел на табурете тихий кулак Мартьян, сжимая самокрутку в жилистой ладони. Ванванч пробрался туда, где в темной глубине коридора возле самой двери Ирины Семеновны притулился небольшой мешок из серой холстины, и прикоснулся к нему пальцами. От мешка тяжело пахло Мартьяном, кулацким грабительским духом... Это уже потом, спустя час или два, началась в квартире паника, будто крысы прогрызли мешок. Тонкая струйка белой муки стекала на старый дубовый паркет.

‑ Да у нас сроду крыс не было, ‑ удивлялась Акулина Ивановна.

‑ Да кто ж еще‑то? ‑ сокрушалась Ирина Семеновна. ‑ Говорила тебе, Мартьян, не кидай мешок у двери!

В это время Ванванч, забыв о собственном подвиге, сидел в комнате напротив Жоржетты, и каждый на своем листке воссоздавал цветными карандашами свой мир революционных грез и пролетарских наслаждений.

‑ Красивая! ‑ в это же время говорила Акулина Ивановна на кухне, поражаясь ослепительно белому кудрявому кочану цветной капусты, который Юзя Юльевна похлопывала по бочкам, прежде чем опустить в кипящую воду. ‑ А вы ее так и варить будетя, не порезамши? Ну надо ж, ровно цветок какой!

Пока что аромат духов заглушал в кухне все остальные.

‑ Вот так, ‑ говорит Юзя Юльевна, выглядывая из‑под рыжих своих кудряшек, ‑ затем вот так... Вы глядите, Акулина Ивановна, глядите, потом и сами Отарику сварите такое...

‑ Да рази ж я смогу? ‑ лукавит Акулина Ивановна. ‑ Это ваше господское умение, а я ни в жисть не смогу.

‑ Да что ж тут мочь‑то! ‑ удивляется Юзя Юльевна и опускает кочан в кипящую воду. ‑ Оп‑ля! Теперь подождем. ‑ Она уходит в комнату, возвращается и потирает розовые руки. А Акулина Ивановна заглядывает в кастрюлю. Губы ее вытянуты по‑ученически, и голубые глазки прищурены, чтобы запомнить все и не прозевать главного. ‑ Теперь мы посолим водичку, улыбается Юзя Юльевна, ‑ вот так. А теперь мы приготовим сухарики. Белые, Акулина Ивановна, только белые и только хорошо подрумяненные... Мы их в ступочку, вот так, и побьем, побьем, оп‑ля... ‑ ступка сияет золотым сиянием. Капуста варится. Сухари крошатся. ‑ Теперь мы на эту конфорку поставим маленькую кастрюлечку и положим в нее маслице, вот так... Уууу, оно уже начало таять! Видите?

‑ Ага, ‑ говорит зачарованная Акулина Ивановна.

‑ Теперь сухарики опрокинем в масло, вот так... Теперь фине!.. Получилась у нас сухарная подливочка... О! А вот и капустка готова!

Меркнет аромат французских духов, вытесненный благоуханием нового блюда. Юзя Юльевна отрезала ломоть капусты, плюхнула его на блюдце, залила сверху сухарной подливкой, светло‑коричневой, дымящейся.

‑ Прошу, ‑ и протянула Акулине Ивановне.

‑ Да что вы! ‑ Акулина Ивановна отпрянула, застеснялась, но все‑таки вилкой отломила хрупкий кусочек и пожевала. Проглотив яство, сказала, закатывая голубые глазки: ‑ Ох ты, Господи, хорошо‑то как! Век бы ела!..