Юрий Мамлеев - Другой

— Даже в институте плачете?

— Бывает, но меньше.

— Мой совет: вместо того чтобы плакать, молитесь за него, за дедулю. Глаза-то у старика добрые были, когда вы его стукнули?

— Добрейшие. Я глянул.

— Ну, значит, с ним все в порядке. Молитесь за бедного старика, беспомощного. И просите прощения. Вот так.

— Да я даже к батюшке ходил. Я ему иносказательно доложил. Помогло малость немного.

— Вам надо иным стать. Иначе с собой как с человеком вы не справитесь.

— Золотые слова, — лихо промолвил Юрок, — я тоже почти так чувствую. Не справиться мне с собой. Нужна другая шкура, нечеловеческая, чтобы забыть все это. Надоело мне быть человеком, хватит, наелся, хочу быть иным.

Ротов захохотал. Пес под столиком завыл, а Юрок подскочил и ушел.

— В добрый путь! — напутствовал Тарас. — Ясно, что ты не кровосос, как эти, кто всех стариков и старух губит. Весь мир теперь, цивилизованный или нет, пожилых не любит. А ты не такой.

Следующим собеседником оказался интеллигент Лев Иванович. Тут все было просто! Сексуальные травмы в раннем детстве, которые таинственным образом не забывались и сейчас, когда Льву Ивановичу было уже за сорок. Нервы никуда не годились, быт заедал, сны видел один кошмарнее другого. Требовалось изменить свою человеческую суть, потому и пришел сюда. Институт добровольный, денег берут мало, только на еду, и даже не обязательно. В доме тепло, и сны ему стали видеться веселые, но с подвохом.

Ротов быстро его отпустил. Но напомнил, что человеком быть не стыдно, есть варианты гораздо более худшие. Лев промолчал и исчез.

Третьим возник старичок Геннадий Семенович.

«Старичок — а еще на что-то надеется, — подумал Ротов — курьезный какой»…

Но когда старичок заявил, что главная его проблема — патологический страх перед смертью, а вторая — шум в ушах, Ротов даже махнул рукой:

— Ну, хватит, достаточно. Все понятно. Но в глазах Геннадия Семеновича мелькнул огонь:

— Что же ничего не посоветуете?

— Посоветовал бы, да вы не воспримите. Но насчет шума в ушах — к доктору.

— Знаю, но не верю.

— Занимайтесь в институте и Бог вам судья.

Старичок обиделся и ушел.

Четвертый расшатанный медленно, по-медвежьи, подходил к его столу. Крепко пожал руку. Толстый, огромный, но молодой — чуть-чуть за тридцать.

— Костя, — представился он.

— Смелее, — подбодрил Ротов.

Костя шумно опустился на стул и начал:

— Я вам расскажу эпизод из индийской жизни. Два совсем юных бога нашалили и набезобразили. Тогда совет богов решил их наказать. Одна индийская женщина в муках родила двойню. Младенцам было тяжело, как и полагается. Но на второй день боги сжалились над ними. Ведь то воплотились нашалившие боги. Тогда на них была ниспослана смерть, и ко всеобщему облегчению они вернулись в свое естественное состояние. Жаловались на земную жизнь как на полный кошмар. «Не будете хамить и безобразничать, а то отправитесь туда на целый годик. Смотрите!» — предупреждали их.

— Это вы к чему? — насторожился Ротов.

— А то, что это ко мне лично относится.

Ротов покраснел.

— Это что же, вы себя за юного бога принимаете?

Костя рыгнул и, погладив себя по животу, отвечал:

— Не прямо, а косвенно.

— Это как понять? Вы косвенный бог что ли?

— Не надсмехайтесь, — сурово ответил Костя. — Я как родился, места себе не нахожу. — Его голубые глазки на широком жирном лице, прямо-таки впились в Ротова. — Неуютно мне тут. Все ждал, что меня расстреляют. Но никому до меня дела нет. Сирота я Божья, вот кто.

— Глядя на вас, не скажешь.

— Чувствую я всей душой и телом моим, что приземлился я здесь по ошибке. Оттого и мучаюсь. И хочу стать радикально измененным существом.

— Это серьезно, — помрачнел и согласился Ротов, — теперь ясно, почему вы здесь. Раз вы разумеете, что не туда попали — я вам не завидую.

— А мне завидовать не надо! — воскликнул Костя. — Меня почитать надо на коленках, когда я вернусь. Эх, вы… не догадались!

И он резко встал. На кисти его правой руки виднелись четкие слова: «Не забуду мать родную». И ушел он во тьму, в угол зала.

К Ротову тут же подскочила пятая расшатанная — Иришей назвалась.

Молодая, лет 27, нагловатая, но с образованием в глазах, внимательно посмотрела на Ротова, подсев.

— Вы не идиот? — осведомилась.

Ротов захохотал.

— Может быть, но только не перед человеком.

— Перед иными все идиоты, — сухо ответила Ириша. — Лучше познакомимся. Приходите ко мне на ночь. Ночью как-то глубже разговор идет. У каждого у нас комната, иногда на двоих. А я одна. Здесь это можно, поговорить по душам. А то на людях, хоть и расшатанных, как-то неловко.

— Приду, — внезапно согласился Ротов.

— Твоему приходу ко мне возражать не будут. Надо нам душу облегчать. Но учти — в постель только по любви.

И Ротов исчез.

…К вечерку в дверь упомянутой расшатанной Ириши тихонько постучали.

— Войдите.

И Ротов вошел. То была маленькая комнатушка на втором этаже, обставленная трогательно и просто. Деревянная кровать, стенной шкаф, зеркало, цветы и большой убедительный стол у окошечка.

Взглянув на стол, Ротов ахнул: чего только не было выставлено на нем; и осетрина, и икра, холодная красная рыба, салаты…

— Это все в мою честь? — пробормотал он.

— Не обязательно. По прихоти. Захочу — ем только черный хлеб, захочу — икра, белуга, белое вино…

— Не стою я всего этого, — заскромничал Ротов.

— Садитесь.

Ротов сел, а Ириша стала кричать.

— Вы должны понять мою душу! Она меняется, она бежит, бежит! Может быть от меня самой. Я не знаю почему такая она.

— Подождите!

— Чего ждать!? Могила не за горами!

Ротов вздохнул.

— Что у вас, да и у нас вообще, за привычка — впадать в истерику за отменным прекрасным ужином или обедом. Вы ешьте, а не смотрите на меня. Я не лев в клетке.

— К черту все!!! — вскричала Ирина.

— Да вы свой животик не жалеете, Ирочка, — прошипел Ротов. — Да вы взгляните на стол хотя бы.

— Я свой животик в могиле, на кладбище буду жалеть, а не сейчас…

Ротов придвинул к себе холодную закуску.

— Ну, так поведайте что-нибудь о себе! — оживился вдруг он.

Ириша глянула и запела:

— Вы что, были участковым врачом?

— Почти. Медсестрой работала, — оскалилась Ириша.

— А проституткой?

— Проституткой была, клянусь родной матерью. По вызову.

— Это по мне, — восхитился Ротов.

— Потому и никакого секса и никакого вина на столе. Только по любви, если не только душу мою полюбите, но и ту, какая я буду после смерти, в жизни вечной.

Ротов озадачился.

— Ну и размах у вас. С такими требованиями вы замуж быстро не выскочите.