Тюрэ Эрикссон - Белый мыс

Лицо Мёрка исказилось от боли:

– Поясница совсем разболелась от этой погоды, не то бы сам как-нибудь управился.

Отдохнув немного, он спросил Оке, не проводит ли он его, чтобы помочь устроить ножную ванну.

– Надо будет еще ногти на ногах постричь и положить мазь на болячки.

Оке нужно было подождать, пока подсохнут пьексы, и Мерк пошел вперед – поставить воду.

– Захвати с собой бинт и перекись водорода, – сказал дядя Стен племяннику.

Это оказалось хорошим советом. Вода, которую согрел Мерк в чугунке для варки картофеля, была далеко не чистой. На ее поверхности плавала пленка жира – такая вода годилась только для того, чтобы отмыть заросший грязью таз.

Оке чувствовал себя совсем скверно в грязной каморке. Выходит, под этим тряпьем отнюдь не скрывается золото, хоть все и были уверены, что Мерк нарочно прибедняется, чтобы сберечь состояние. Лишенный возможности навещать соседей, он оказался в страшном одиночестве. Его единомышленники по миссионерскому обществу нисколько не заботились о нем. Дом Мёрка был слишком холодным и неустроенным, чтобы созывать там собрания, а сделать доброе дело, вооружившись щеткой и половой тряпкой. – это христолюбивым женщинам и в голову не приходило.

Одна стена совсем прогнила. Плесень за кроватью забиралась все выше по обоям. Скоро она доберется до запыленной литографии в деревянной рамке… Первый раз, когда Оке увидел эту картинку, изображавшую мчащихся во весь опор через дворцовый парк всадников, она показалась ему красивой и забавной. Ребра гусаров оказались почему-то сверху красных мундиров! [26]

Стенные часы тоже произвели на него тогда большое впечатление. Он следил за качанием маятника, вертя головой, словно любопытный котенок, и приходил в восторг каждый раз, когда латунный диск вспыхивал на солнце. Часы были в доме единственным предметом, не отставшим от времени… Скорее даже наоборот: стрелки успевали отмахать далеко за полдень, когда солнце, касаясь сделанных Мёрком на подоконнике меток, говорило, что двенадцати еще нет.

– Ну что, скоро начнем? – спросил старик нетерпеливо, вытягивая ногу перед очагом.

Оке пришлось немало повозиться, чтобы подвернуть до колена затвердевшую штанину. Икры Мёрка покрылись слоем грязи, в глубокой гноящейся ране на пятке засох клочок серой бумаги.

– Без бумаги мазь не держится, – объяснил Мерк.

Оке стиснул зубы, чтобы не отпрянуть назад, и лоб его покрылся испариной. Болячки издавали отвратительное зловоние. Мизинец страшно распух, ноготь отвалился. Стоило тронуть багровую опухоль, как появлялось мертвенно белое пятно.

– Может быть, лучше с этим в больницу пойти?

Мерк решительно отверг его предложение:

– Все равно что выбросить деньги. Три недели я пролежал там в прошлом году, залечили было, а едва началась зима, все болячки снова открылись.

Оке осторожно взял кончиками пальцев черные гнойные тряпицы, отвалившиеся вместе с носком, и швырнул их в печку. У него даже отлегло на душе, когда огонь принялся пожирать их.

– Ты сжигаешь бинты? Да я мог бы выстирать их и еще раз использовать! – воскликнул Мерк недовольно.

Хорошее настроение вернулось к нему только тогда, когда ноги были вымыты, ногти подстрижены, а раны обернуты новым, чистым бинтом.

– У тебя легкая рука, парень, – произнес он с довольным вздохом.

…Прошло немного времени, и Мерк уже мог опять обуваться, а Оке получил от товарищей новое прозвище. «Маникюрша», – прочел он однажды на внутренней стороне переплета своего псалтыря, забытого в церкви в очередное воскресенье.

В воздухе повис дрожащий колокольный звон. Ослепительное солнце заливало окаймленную зеленью полянку перед церковью. Бабушка сидела у ограды и щурила глаза: все было белое – рубахи подростков, платья девушек, свежевыбеленные стены церкви.

Идя рядом в процессии, Оке и Бенгт казались близнецами. Одна и та же фирма сшила им на заказ костюмы, да и все остальное было одинаково.

Оке обратил внимание на то, что среди всех подростков только у него и у Бенгта были мягкие воротники. Привычное беспокойство кольнуло его: неужели он и здесь обойден, хотя бабушка так старалась, чтобы он получил все самое лучшее?

Однако когда торжество кончилось и конфирманты сгрудились у шоссе в ожидании автомобиля, который развозил участников церемонии по домам, он вдоволь посмеялся над другими ребятами. Натертые докрасна одеревеневшие шеи причиняли им немало неудобств.

– Небось с такими кандалами на шее и головы не повернуть? – спрашивал Бенгт не без ехидства.

– Не будь сегодня такой день, я бы вас обоих одной левой вздул! – отвечал плечистый подросток, сын богатого крестьянина, хвастливо вертя у них перед носом новыми часами на цепочке.

Бенгт решил не принимать угрозу всерьез и только широко улыбнулся в ответ. Он не сомневался в своих кулаках, которыми был готов в самом прямом смысле пробивать себе путь в жизни, если понадобится.

– Неплохая машина… А только я куплю себе ручные, когда распрощаюсь с сухопутьем.

Бенгт глянул в сторону залива, протянувшего свои берега, словно широкие объятия, навстречу поблескивающему на солнце, тихо дремлющему под жарким маревом морю.

– На следующую весну ухожу в море, – сообщил он доверительно Оке, когда они уселись в автомобиле.

– Говорят, трудно на судно устроиться.

– А я сначала пойду батрачить поблизости от какого-нибудь порта и постараюсь устроиться на перевозку извести. А там сразу вступлю в союз и стану настоящим моряком.

Оке не снял новые брюки, даже когда пришел домой, но белая рубашка показалась ему слишком уж шикарной. Он сменил ее на некое ядовито-зеленое изделие, которое приобрел по дешевке в Биркстарда именно благодаря цвету, и сдвинул кепку набекрень еще сильнее обычного.

Под вечер он вышел прогуляться в сторону особняков около Скальвикен. С благоустроенного участка адвоката Бергмана доносился девичий смех и топот быстрых шагов. Карин гонялась между клумбами за маленьким лохматым щенком:

– Топси! Топси! Брось фуражку!

Щенок выкатился из калитки, словно клубок серой шерсти, но тут Оке улучил момент и схватил его за шиворот. На гимназической фуражке Карин остались следы щенячьих зубов, однако владелица только весело рассмеялась, принимая от Оке свою собственность:

– Придется папе покупать мне новую!

Оке очутился от нее так близко, что услышал тонкий запах вьющихся золотистых волос. Горячая волна прокатилась по его телу, но он посмотрел на ее по-детски хрупкую фигурку, и мысли его снова обрели плавное течение.