Тюрэ Эрикссон - Белый мыс

Почувствовав, что что-то надо сказать, Оке спросил, как ей нравится в гимназии. Карин стала горячо рассказывать про разные черточки и привычки учеников и преподавателей, потом сообщила, что ботаника кажется ей скучной. Оке тщательно скопировал ее произношение незнакомого слова, когда пришел его черед говорить. В начальной школе это называлось просто-напросто естествоведением.

Вдруг он ощутил всю необычность того, что стоит около неприветливого объявления «Частное владение» и говорит с Карин как равный. Много недель после этого Оке помнил каждое слово их разговора…

Ее мир был, без сомнения, намного красивее и надежнее, чем его, но зато (он начинал понемногу догадываться об этом) и гораздо ограниченнее. Отцовская гордость и забота воздвигла тепличную стену между Карин и суровой действительностью.

Если будущее предоставит ему возможность спастись в такой спокойный уголок, под защиту чужого труда и чужих забот, он все равно не сможет согласиться на это. Слишком глубоко ушли его корни в самую скудную на всем острове, исхлестанную ветрами землю. Не раз его обуревало желание взорвать само небо над головой, сделать его еще выше и свободнее…

Маленькие безобидные медузы покачивали на волнах свои серебристые купола, а в глубине извивались редкие стебельки водорослей. Их принесло сюда течением с каменистых мысов Рёрхольмена, и они бросили якорь на причудливых камешках.

Оке набрал воздуха в легкие и нырнул к ним сквозь прозрачную, отливающую зеленью воду. Солнечные зайчики затеяли волшебную игру на мелких бороздах песчаного дна; при каждом взмахе рук в ушах раздавалось усыпляющее журчанье.

Вынырнув наверх, отдуваясь и фыркая, Оке увидел, что по мелководью идет тонконогий молодой человек. Турист. Это было видно по его белой коже и по тому, как осторожно он окунулся в воду.

– Вы, очевидно, уже давно здесь отдыхаете? – спросил он, глядя на шоколадные плечи Оке.

– Я здешний!

Незнакомец рассмеялся, однако у него хватило такта воздержаться от замечания, что это слышно по выговору. Вместо этого он сообщил, что его фамилия Хольм, и пожаловался, что сможет отдыхать всего лишь одну неделю:

– Мне нельзя оставлять свой магазин надолго.

Оке подумал про себя, какой бы это мог быть магазин. Своими близорукими глазами и вообще всем видом незнакомец напоминал скорее всего учителя-буквоеда.

– У меня есть в Клара [27]небольшая музыкальная антикварная и букинистическая лавка, – сообщил Хольм, когда они улеглись отдыхать на дюнах.

Оке попытался представить себе, что это значит.

– Неужели это выгодно – продавать подержанные ноты и инструменты?

– Прокормиться вполне можно, – ответил Хольм дипломатично.

Он очень интересовался историей и осведомился, нет ли в Нуринге старинных достопримечательностей. Оке вызвался показать ему курганы и другие археологические памятники, а также остатки крепостных валов времен великого переселения народов, когда, по преданию, треть населения острова была оттеснена через Нуринге на восток.

Во время длинных прогулок было легко разговориться, и Оке сообщил о себе Хольму больше, чем предполагал сам.

– Я напишу тебе, – сказал Хольм, когда неделя пришла к концу и настало время уезжать.

Оке не принял этого обещания всерьез – так говорили почти все туристы. Его терзало мучительное беспокойство, вызванное не только неопределенностью будущего. Мысли метались во все стороны, словно летучие мыши, без определенной цели и направления. Смущенный и встревоженный, он наблюдал, как меняется его организм и характер.

Когда дядя Стен поручал ему выполнить в одиночку какую-нибудь работу, им овладевала лихорадочная жажда деятельности. Однако она так же скоро проходила, оставляя после себя вялое уныние, будто душа покрывалась холодным серым пеплом.

Дядя Стен обычно занимал тягло у крестьян на Рёрудден; взамен он приходил с Оке помогать им во время уборки. Длинные, утомительные 'дни в поле не оставляли времени для беспорядочных размышлений.

В последние дни обмолота Оке вернулся домой несколько раньше, чем дядя Стен.

– Я получила странную весть, – встретила его бабушка на кухне.

Оке недоверчиво улыбнулся. Бабушка не отличалась пристрастием к россказням о призраках и всякой нечисти.

– Однако нерушимо верила в свою способность предсказывать события.

– Твоя мать не умерла тогда, когда нам сообщили об этом.

– Она жива?!

– Нет, теперь-то она наконец покинула эту юдоль, – ответила бабушка со вздохом.

– А то письмо?…

– Сегодня сюда приезжали на автомобиле один из врачей и старшая сестра из больницы в Висбю. Фанни перепутали с другой больной, когда перевозили на материк.

– Как же это могло случиться?

– Этого они не знают. Одна сестра как раз переехала из Висбю на новое место, и ее назначили дежурить у Фанни. Она и узнала ее. Врач страшно беспокоился, все спрашивал меня, буду ли я поднимать шум вокруг этого дела. Да только к чему это?

И в самом деле, к чему?

Ничего уже не изменишь. Маму перепутали во время переезда, словно чемодан, и похоронили под ее именем другую женщину…

Недавно он прочел что-то в этом роде в плохоньком журнальчике для «жителей села» и подумал, что таких вещей не случается с простыми людьми. Действие происходило во дворце, герой и героиня смогли соединиться исключительно благодаря тому, что каким-то образом перепутались все живые и мертвые.

В романах все обретало к концу свой смысл и объяснение. В действительной жизни дело обстояло иначе. За что страдала его мать все эти долгие мрачные годы, когда она не была даже в состоянии сказать, кто она? Тщетно искал он ответа на свои вопросы. Ловкое объяснение, которое ему предлагала религия, говоря о грехе и возмездии, о всемогущем справедливом боге, который ведал судьбой каждого человека, казалось Оке нелепым и жестоким.

– Пойду схожу к Бенгту, – сказал он бабушке.

Дома не сиделось. Оке зашагал механически в сторону Ступхауен.

Из-за деревьев просвечивали поросшие песочницей светло-желтые гребни дюн, по склонам спускались, словно белопенные водопады, две протоптанные «туристские улицы».

Ноги тонули в горячем, зыбучем песке. Как-то раз Бенгт и Гюнвор зарыли его в песок по самый подбородок, так что он не мог шелохнуться, а потом убежали со смехом.

– Сиди так, пока не сгниешь! – крикнул Бенгт напоследок, не задумываясь над смыслом своей угрозы.

Как знать – не погребен ли ты сейчас заживо и сохранил ли ты еще свой разум? В памяти Оке жил образ одного старого чудака, который почти весь год вел себя, как все, но каждую весну уходил бродить по дорогам. Изголодавшийся, с провалившимися глазами, он слонялся вокруг хуторов, словно робкое лесное животное, и замышлял, казалось, всякие каверзы.