Стивен Фрай - Пресс-папье

В Америке сейчас 2000 профессиональных астрономов и 20 000 профессиональных астрологов; в Британии отставные спортивные комментаторы облачаются в бирюзовые одеяния и принимаются балабонить о резонирующих потоках энергии Люцифера.

Суеверие не безвредно. На самом деле быть суеверным – плохая примета. По той простой причине, что дуракам в этом мире, как правило, не везет.

Приведенная ниже шутка звучит во время театрального сезона со многих сцен Британии.

ПЛОХАЯ СЕСТРА 1. Когда на меня нападает тоска зеленая, я покупаю себе новую шляпку.

ПЛОХАЯ СЕСТРА 2. Так вот почему они у тебя все болотного цвета.

Не могу с уверенностью сказать, что каждый зритель, услышав ее, выпадает из кресла на пол и судорожно корчится от хохота, но шуточка, по-моему, вполне приемлемая.

Я же, когда на меня нападает тоска зеленая, покупаю себе новую компьютерную программу. Я верен моему компьютеру и питаю к нему такую любовь, какую другие предпочитают расточать на своих собак, автомобили или коллекции эротических экслибрисов. Последним лакомством, коим я попытался усладить его пресыщенный вкус, стала совершенно удивительная программа, носящая имя «GRAM•MAT•IK™ Mac». Зачем между слогами понатыканы черные кружки, меня прошу не спрашивать, – полагаю, сей тезис, равно как и непривычное написание слова «grammatic», как-то связаны с авторским правом. «Мас» же объясняется тем, что мой компьютер был назван «Макинтошем» – в честь сорта яблок, а не дождевика.

Назначение «GRAM•MAT•IK™ Mac» состоит в том, чтобы помогать сочинителю править написанные им тексты, предлагая рекомендации по части грамматики и стиля. Самой, быть может, причудливой особенностью этой программы является «сравнительная диаграмма», в которой написанное пользователем сопоставляется с тремя образцами прозаического стиля: с «Геттисбергской речью» Линкольна, с рассказами Эрнеста Хемингуэя и с «Полисом страхования жизни» (автор неизвестен). Отметки за удобочитаемость его писанины автор получает на основе двух устрашающих критериев: «Уровня обучения по Флешу-Кинкейду» и «Ганнингова показателя невнятности». Автору сообщается также, какому году обучения отвечает то, что он накатал. Как и большинство британцев, я ни малейшего представления об американской образовательной системе не имею и отличить «средний балл» от такового же недоучки не возьмусь, а потому не могу и сказать, хорошо или плохо то, что все мной написанное неизменно достигает «одиннадцатого уровня». Это может означать, что я пишу как одиннадцатилетний ребенок, а может, что я – Марсель Пруст; думаю, мне в это лучше не вникать.

Я только что пропустил через названную программу каждое из стоящих выше слов, хотел посмотреть, что она скажет о сочиненном мной до этой минуты. Увы, самое первое мое предложение уже вызвало у нее сомнения. Оказывается, «GRAM•MAT•IK™ Mac» не питает приязни к страдательному залогу. «Попробуйте переписать, используя действенный залог», – распорядилась программа. Мне также велено было заменить слово «помогать» словом «помочь», слово «достигает» словом «добивается», а фразу «связан с тем обстоятельством, что» на «потому что».

Что касается уровня Флеша-Кинкейда, тут я достиг, или «добился», 12 баллов, а это означает, с прискорбием должен вам сообщить, что моя проза «трудна для понимания большинства читателей». С другой стороны, два средних показателя – 6,15 букв и 2,7 слога на слово – свидетельствуют о том, что в сравнении с «Полисом страхования жизни» она все же более удобочитаема. Имея 20,67 слова на предложение, проза эта демонстрирует близкое родство с «Геттисбергской речью» Линкольна (23,4), однако и рядом не лежит со скупыми 13,5 Хемингуэя. И наверное, мне следует радоваться тому, что 12,7 процента всех моих слов – это предлоги, а вот с чрезмерной привязанностью к страдательному залогу придется побороться.

Впрочем, участь понедельничной передовицы «Телеграфа» оказалась не многим лучшей. Впечатляющее описание мистером Хердом его поездки в Гонконг было подвергнуто разносу за слишком частое использование слова «неприемлемый». Что свидетельствует о достойной сожаления неосведомленности касательно слога, коим пишутся все вообще передовицы «Телеграфа». Я, к примеру, надеюсь, что не доживу до дня, когда слово «неприемлемый» будет использовано в передовой статье этой газеты меньше четырех раз.

Нехороши оказались в ней и длины абзацев. «Абзацы могут оказаться слишком длинными для того, чтобы удерживать внимание большинства читателей. Попробуйте реорганизовать ваши мысли в более короткие логические блоки», – рекомендует программа.

Уровень Флеша-Кинкейда, равный 14, означает, что передовица «трудна для понимания большинства читателей» и соответствует уровню образованности «выше одиннадцатого».

Ну ладно, я выложил за эту программу приличные деньги, и называть ее бесполезным и вздорным хламом мне не хочется, так что время от времени я все-таки буду проверять с ее помощью мои сочинения.

Мало ли что может случиться в следующие несколько недель. Вдруг мой слог возьмет да и переменится. Станет похожим на хемингуэевский. Он был великим писателем. Предпочитал короткие предложения. И писал хорошо. Он знал, что хорошо. Знал, потому что его «Ганнингов показатель невнятности» был высоким. Он никогда не пользовался страдательным залогом. Считал наречия уделом трусов. Он никогда не говорил «связан с тем обстоятельством, что». Предпочитал говорить «потому что». И отдавал «добиться» предпочтение перед «достичь».

Он добился известности. Он был крутым малым. Носил бороду. Пил. Ловил марлинов и элопсов. Любил пострелять. Он даже в себя пострелял. Возможно, потому, что счел свою жизнь слишком длинной, – длинной, как плохое предложение.

А может быть, он счел ее слишком страдательной.

Кто знает?

Вермеер был, вероятно, единственным художником, который смог бы толково описать мои школьные годы. Набив руку на изображении клетчатых полов своих интерьеров, он стал абсолютным мастером передачи всяческой чересполосицы, а ничего более чересполосого, чем моя незадачливая школьная пора, в этом мире найти невозможно.

Штат одной из тех немногих школ, в каких мне дозволяли задержаться на срок достаточный для того, чтобы я успел распаковать вещи, мог похвастаться, помимо обычных преподавателей, еще и консультантом по выбору карьеры ее учеников. Работа его состояла, насколько я могу судить, в том, чтобы добиваться от каждого ученика заполнения анкеты, а затем, исходя из ответов, указывать, чем этот ученик мог бы заняться в дальнейшей жизни. Подобно любой синекуре такого рода, место консультанта предназначалось исключительно для отставных офицеров военно-морского флота. Адмиралы становились казначеями, командиры кораблей, естественно, рассчитывали на должность консультанта по карьере.