Стивен Фрай - Пресс-папье

Sound recordist (оператор звукозаписи):останавливает съемки под тем предлогом, что ему послышался звук пролетающего по небу самолета.

Sparks (искровики):электрики, отвечающие за монтаж, питание и работу осветительных приборов. Нередко покрыты ожогами.

Stand-in (дублер):при постановке света занимает на съемочной площадке место actor’а (который в это время дрыхнет в своем вагончике или пишет глупые статьи). Помогает управлять толпой и накрывает для actor’ов обеденный стол.

Stand-out: stand-in , который куда-то ушел и никто его не может найти.

Standby props (второй реквизитор):отвечает за сохранность используемого в фильме реквизита.

Stuntman (каскадер, трюкач):заменяет актеров в любовных сценах, при съемках голышом и исполнении другой опасной работы.

Third assistant director (третий помощник режиссера):полицейский, регулировщик дорожного движения. Участь его незавидна – упрашивает водителей обождать, пока не закончатся съемки.

Wardrobe (костюмер):отвечает за костюмы. При том количестве носков, которые ему приходится стирать, и рубашек, которые гладить, встает раньше, а ложится позже всех. За две секунды до начала съемки стряхивает с рукава actor’а незримые пылинки.

Writer (сценарист): см. producer .

Три года назад наш мир выглядел совсем иначе. Мы были молоды, и все казалось нам возможным. Наши нелепые юношеские идеалы еще не расплющились на наковальне опыта, болото обстоятельств еще не вываляло их в грязи, в них не было дыр, проделанных хлорофлюорокарбонами обстоятельств или выхлопными газами компромиссов… о боже, боюсь, я слишком увлекся игрой с «Analogizer™», новым интерактивным генератором метафор («Придает блеск вашим уподоблениям и вдыхает новую жизнь в ваши метонимы»), совместимым, промежду прочим, со всеми популярными марками текстовых редакторов.

Так вот, оставляя в стороне расцвеченные компьютером словесные прикрасы, три года назад мы стояли, исполненные надежд, на пороге новой эры. Неужели мы и вправду носили рубашки вот с такими вот воротничками? Неужели именно так и прилизывали волосы? Неужели искренне верили, что Рик Эстли намеревается изменить лицо поп-музыки? Что и говорить, смеяться над выпускниками 89-го легко… над их прическами, пристрастием к суши и сшитым по авторским моделям штанам, над их простодушной верой в свободный рынок, – но ведь все это было ДФ, не забывайте. Для Олдоса Хаксли ДФ означало «до Форда», а для нас эта аббревиатура имеет смысл совершенно иной.

Так давайте же, подержав перед глазами образ невинного, полного надежд 1989 года ДФ, окунемся в нынешний сентябрь. Мы с вами находимся в роскошном, сверхсовременном отеле «Дорчестер», принадлежащем султану Брунея. Гильдия писателей Великобритании устраивает в нем торжественный обед. Лорд «Тед» Уиллис вот-вот огласит имя победителя в категории «Лучшая книга для детей». Он произносит изящную, уместную и очень смешную речь. Даже paparazzi позволяют улыбкам покрыть их скучающие лица морщинками – им все еще кажется, что лучше было отправиться на прием, устроенный по другую сторону улицы Мэлом Бруксом, однако эта речь помогла беднягам хотя бы немного воспрянуть духом.

Но вот лорд Уиллис берется за конверт, в котором сокрыто имя победителя. «Не думаю, что этот человек присутствует здесь, – говорит он, – поскольку победителем стал Салман Рушди с его книгой “Гарун и Море Историй”». И внезапно к подиуму подкатывает группа построенных римской черепахой людей в серых костюмах Специальной службы. А из-под ее шерстяного панциря выскальзывает мужчина, бледный, как чистый лист писчей бумаги.

Стоит год 2,7 после фетвы, и потому paparazzi принимаются егозить, совсем как летучие насекомые, в честь коих они и названы, [200]а весь зал неуверенно встает.

Все мы смотрим на мистера Рушди, приоткрыв в благоговейном испуге рты. Испуг этот объясняется не его отвагой и даже не тем, как побелела его давно лишенная солнца азиатская кожа. Если говорить честно, мы смотрим на него, как люди, проезжающие мимо обломков столкнувшихся на дороге машин, или как те, кто вглядывается в газетные фотографии жертв СПИДа.

Как кожа мистера Рушди выцвела за годы, проведенные им в тени и только в тени, точно так же и «дело» его оказалось отчужденным (если вы еще раз простите «Analogizer™» за витиеватость) ультрафиолета общественного внимания. И от пренебрежения захирело.

Читали вы его книгу или не читали, является ли она совершенным творением искусства и воображения или претенциозной оппортунистической дребеденью, принадлежит ли он к левому крылу или к правому, что бы ни представляла собой наша государственная политика «нормализации» отношений с Ираном и каким бы ни было наше отношение к литературе, религии, политике и расам, неизменной остается простая правда: мистер Рушди стал заложником в собственной стране. Тюремная камера, в которой он обитает, так же реальна и страшна, как те, в которых сидят Терри Уэйт и Джеки Манн, [201]даже, быть может, более реальна и более страшна, потому что его заключение выглядит пожизненным и никаким переговорам не подлежащим. А между тем, согласно законам и обычаям, которые позволяют нам гордиться нашей страной, он настолько же неповинен ни в каком преступлении, насколько и безупречнейший из ее граждан.

И однако же в этом году был убит его японский переводчик, а итальянского забили до смерти люди, пытавшиеся получить от него адрес мистера Рушди. Настанет день, когда кто-то поскупится на расходы, которых требует охраняющее его полицейское подразделение, когда «делу Рушди» будет отводиться в газетных разделах «Новости вкратце» от силы две строчки, когда мы забудем об ужасной простоте этого «дела».

Возможно, говорить во весь голос о Рушди на международной арене, пока не будут наконец освобождены ливанские заложники, неблагоразумно. А возможно и иное: мы вправе напомнить миру о бесчувственности мулл, о поругании ими нашей религии, религии свободы слова и терпимости.

На сегодня никакой годовщины фетвы не пришлось, это просто еще один день, который мистер Рушди проведет в заключении и страхе, и потому требующий нашего внимания в такой же мере, в какой и любой другой.

«Analogizer™», если бы он существовал, позволил бы этому человеку греться на солнышке хотя бы день или два в году.

Возьмем хоть те же книги. Вот, например, я, не обращая никакого внимания на протестующие вопли населения нашей страны, только что состряпал роман. Разумеется, я более чем понимаю, что воспользоваться местом, отведенным мне этой газетой, как своего рода трибуной, позволяющей навязать вам мое устрашающее словоизлияние, означало бы повести себя до безобразия вульгарно, и потому разрешите со всей доступной мне откровенностью и отвагой заявить, что книга моя есть жуткий вздор, муть кромешная, как выразился бы Мастер, – вам даже и не примечталось бы поразмыслить над идеей обдумать попытку насмешить себя мыслью о том, чтобы попасть в положение человека, хотя бы случайно задавшегося вопросом о наитуманнейшей возможности заподозрить в самом себе крупицу частицы признака йоты остатка способности потратить фракцию малейшей части вашего состояния на приобретение этого непередаваемого свиного пойла.