Сью Таунсенд - Ковентри возрождается

Это объяснение не вполне дошло до особы, но она смягчилась и ушла. Этой особой, знакомой Ковентри, была ее свекровь. Как же хохотала Лорен — вот это чудеса! Сбежали чашки, блюдца, и лошади смеются.

ВТОРНИК 5-е ЯНВАРЯ

Сегодня утром Лорен записалась на курсы живописи в художественной школе для трудящихся. На вопрос, как ее зовут, она много раз повторила: «Меня зовут Лорен Макскай».

Когда ее спросили, кто она — мисс, миссис или как, Лорен ответила: «А никак, просто Лорен Макскай».

Занятия у нее будут по понедельникам и средам, с 10 утра до 12.30 дня. Потом она будет обедать вместе с другими художниками в столовой.

СРЕДА 6-е ЯНВАРЯ

На самый первый урок Лорен сегодня пойти не смогла, потому что у одного из зануд температура 101° [15] По Фаренгейту; соответствует примерно 38,4° по Цельсию. , и он лежит в постели. Лорен очень рассердилась.

Ковентри сделала для хворой зануды целый кувшин ячменного напитка с лимоном. Она неизменно проявляла любовь, терпение и материнскую заботу.

ЧЕТВЕРГ 7-е ЯНВАРЯ

Лорен не терпится уйти из дома. Она по-прежнему возмущена и сердита, но у зануды грипп, и Ковентри нужна здесь, чтобы бегать вверх-вниз по лестнице; а Лорен ведь не может уйти без Ковентри, правда?

ПЯТНИЦА 8-е ЯНВАРЯ

Лорен требует, чтобы ее выпустили из дома. Ковентри без прежней любви относится к зануде.

СУББОТА 9-е ЯНВАРЯ

Лорен беспрерывно ссорится с Ковентри. Они обе измотаны. Зануда все еще в спальне и теперь жалуется на невнимание.

ВОСКРЕСЕНЬЕ 10-е ЯНВАРЯ

Лорен без конца вопит: «Выпустите меня». Ковентри весь день молчит.

ПОНЕДЕЛЬНИК 11-е ЯНВАРЯ

Сегодня Лорен ходила на первое занятие. Ее группа состоит из пенсионеров, служащих, уволенных по сокращению штатов, и безработной молодежи.

Экзотическая внешность Лорен понравилась группе. Все сочли, что у нее вполне художественный вид. Ее отказ снять очки приняли за проявление характера. Она уже без ума от преподавателя. Его зовут Брадфорд Кинз; он худ и бледен. У него очень длинная борода, и он очень небрежно одевается Брадфорд совершенно одержим «линией». Он заставлял группу рисовать круглые фигуры.

У Лорен фигуры получались угловатыми. Брадфорд велел ей расслабиться.

Джон бросил читать дневник матери и потянулся за собственным. Он посмотрел записи за начало января.

Джон закрыл оба дневника. Он чувствовал себя преданным и осиротелым. Он потер глаза, но все равно крупные, теплые слезы потекли у него по лицу. А он-то считал, что его мать — порядочная женщина.

На углу возле здания Сентер-Пойнт сломался светофор, и женщина в полицейской форме пыталась справиться с образовавшими затор потоками машин; массивное тело наклонялось из стороны в сторону, руки проворно и резко сгибались, как на шарнирах. Пораженная этими затейливыми движениями, я остановилась посмотреть.

Тут я заметила, что она смотрит на меня. И не просто смотрит, но примечает меня тем особым образом, как это водится у полицейских. Когда она что-то проговорила в свою маленькую рацию, меня охватил ужас, я метнулась через дорогу и свернула в первый попавшийся переулок. Я мчалась без оглядки, и мне чудилось, что вслед за мной несутся патрульные машины со стражами закона, облаченными в полицейскую форму. Вот-вот, казалось, ринутся с неба вертолеты с включенными прожекторами.

Когда бежать уже не было сил, я перешла на шаг, а когда и шагать стало невмочь, я села передохнуть на ступеньки Ассоциации содействия страдающим легочными и сердечно-сосудистыми заболеваниями. Место, куда я попала, называлось Тависток-сквер. Еще одна площадь. Сколько же их тут?

У подножия лестницы я насчитала на тротуаре пять окурков. Вероятно, в помещении Ассоциации курить не положено. Одну сигарету успели только зажечь и тут же бросили. Я всегда слыла женщиной чистоплотной, но тут я подобрала окурок и привычно зажала его между пальцами.

Я дождалась, пока появится курящая женщина, и попросила у нее огонька. Она была старая, толстая и хорошо одетая — в алом пальто и в красивой шотландской шали.

— Простите, вы не позволите мне прикурить?

— Ох, как вы меня перепугали, выскочили неведомо откуда.

Она вынула из висевшей через плечо сумки черепаховую зажигалку и щелкнула ею. Я, прикуривая, посасывала сигарету, и пламя осветило мое лицо и правую руку. Она сказала:

— Мы, курильщики, — вымирающее племя. В наши дни удивляешься, встретив себе подобную.

— Да, — откликнулась я, — это моя первая сигарета за сутки.

— Пытались бросить, да?

— Не на что было купить, — пробормотала я.

— Видно, что вы в стесненных обстоятельствах.

— Да уж, — сказала я.

— Я хочу вам дать кое-что, — объявила она и стала рыться в сумке. Вопреки моим надеждам вместо денег она вынула карточку, на которой было оттиснуто:

Силия Хартслав

Прорицательница по финансовым вопросам для «звезд»

— Зайдите ко мне, когда снова встанете на ноги, — сказала она. — Я занимаюсь инвестиционными делами самых знаменитых людей, а у вас положительная аура. Вас ждут большие перемены. Кстати, что это у вас на лице и на руках?

— Сажа, — ответила я. — Я трубочист.

Она засмеялась.

— Разве еще остались трубы? Просто невероятно. Мне сто лет назад уже перевязали фаллопиевы и забили каминную трубу. Доброй ночи.

Сигарета согрела меня, успокоила, подбодрила и уменьшила муки голода. Как только я докурила ее, мне тут же захотелось еще одну, и я отправилась на поиски. Около автобусной остановки я нашла на тротуаре пять вполне приличных окурков. Еще я подобрала пустую коробку из-под сигарет, половинку гребешка и мелочи на два с половиной пенса. Теперь, когда у меня появилась собственность, я почувствовала себя лучше. Я сложила свои скромные приобретения в коробку из-под сигарет и, уже почти веселая, зашагала по незнакомым улицам. В десять часов я сделала остановку в каком-то переулке, чтобы освободить кишечник. Я чисто вытерлась опавшими листьями, скопившимися у стены дома. Как я уже говорила, я женщина чистоплотная.

После дождя на растрескавшемся тротуаре стояли лужи, я обмакивала в них пальцы и, слизывая отдающую камнем влагу, продолжала свое бесцельное путешествие.

Хлебная Пила не отрываясь смотрела на первую полосу местной вечерней газеты. Оттуда с фотографии на нее смотрела дочь.

— Да, есть, — произнесла она. И передала газету маленькому кругленькому мужу.

— Как мне все это противно, — сказал он, молча прочитав первую страницу.

— Сказывается дурная кровь, — заметила Хлебная Пила.

Это был намек на Руби, мать ее мужа, уже покойную; все знали, что она была завсегдатаем низкопробных пивнушек с весьма буйными посетителями и родила множество детей. Один из них, полукровка, жил сейчас в Кардиффе. Руби ни разу не была замужем.