Сью Таунсенд - Ковентри возрождается

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Миссис Фокс, вы сказали, что ваш муж тут же упал и из ушей у него пошла кровь. Кровь пошла у него из ушей сразу же или прошло какое-то время, прежде чем вы заметили кровь? Подумайте хорошенько, пожалуйста.

КЭРОЛ: Сразу и пошла, как только голова о ковер стукнулась. Даже забрызгала мой коврик из зебры перед камином. Голова-то от удара аж подскочила, понимаете, тут и кровь побежала.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Благодарю вас, миссис Фокс. Вы дали прекрасные показания. И заседатели, и я глубоко сочувствуем вам.

КЭРОЛ: Спасибо. Если бы не Ковентри, наверное, лежать бы теперь мне мертвой вместо него. Она мне услугу сделала.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Последние замечания свидетельницы присяжные не должны принимать в расчет. Благодарю вас, миссис Фокс.

КЭРОЛ: Извиняюсь. Спасибо, ваша честь... извиняюсь, господин следователь. Мне садиться на то место, где я до того сидела?

Потные тела Сидни и Руфи, разъединяясь, издали громкий чавкающий звук, вроде того, какой слышится, когда с блюда поднимают сильно пропитанный бисквит. Руфь покраснела и спрятала лицо под влажной простыней. Сидни зажег сигарету и откинулся на спину, пристроив на влажном животе пепельницу в португальском народном стиле. Это была у них последняя возможность спокойно, не торопясь заняться утром любовью. Завтра в это время все должно быть упаковано, и они, встав ни свет ни заря, будут уже гнать в такси сломя голову в аэропорт.

Зазвонил стоявший у постели телефон. Сидни знал, что добра от него не жди, поэтому он не стал брать трубку. Звонит, и звонит, и звонит. Руфь сунула голову под подушку.

— Ну, пожалуйста, Сидни.

— Нет, пускай себе звонит.

— Может, это моя мама.

— Не может, я дал ей не тот номер.

— Нарочно?

— Да.

— Ты ужасный, вот ты какой. Правда, Сидни.

Сидни залюбовался телом жены — она встала с постели и, неслышно ступая по выложенному плитками полу, принялась искать кимоно. Телефон продолжал звонить.

— Сидни, возьми трубку, у меня уши болят!

— Нет. Господи, какой потрясающий у тебя загар, Руфь. Спина — как поджаристая корочка. Нет-нет, не надо ничего надевать, я хочу смотреть на тебя.

— Ты две недели ничего не делал, только смотрел на меня. Даже противно. У меня иногда мурашки от тебя бегают. Ты просто ненасытный. Ты ненормальный, Сидни. Я же понимаю: дело совсем не в том, приятно на меня смотреть или нет, правда? ВОЗЬМИ ТРУБКУ!

— Нет, иди-ка в постель.

— Нет.

— Нет?

— Да. Нет!

Руфь прежде уже участвовала в игре «усмирение непокорной». Один-два раза она даже получила от игры удовольствие, но сейчас, когда звонит телефон, а от нее после любовных утех еще пахнет как из аквариума, она играть не желает. Она говорила «нет» всерьез. Она вышла из спальни в гостиную, где окна были закрыты ставнями, и сняла трубку с другого телефона, более затейливой формы.

— Алло?

— Миссис Ламберт? Миссис Руфь Ламберт?

— Да.

— Говорит инспектор сыскной полиции Слай, миссис Ламберт. Я просто хотел спросить, не получили ли вы каких-либо сведений от вашей золовки Ковентри?

— Да, она мне звонила на этой неделе. Вы полицейский?

— Она вам сказала, где она?

— Да, в Лондоне. Она попала в аварию?

— Ваш муж рядом, миссис Ламберт?

— Да.

— Можно мне с ним поговорить?

Сидни все еще лежал на постели. Зажав в руке зеркальце, он рассматривал основание своего торчащего члена.

— Сидни! Господи помилуй, чем ты занимаешься?

— Всего-навсего проверял, нет ли у меня рака яичек.

— Не лги, Сидни, ты любовался собой. Кто это станет так улыбаться, когда проверяет себя насчет рака? Тебя требуют к телефону; полицейский... Что-то там с Ковентри.

Сидни снял трубку с аппарата у кровати.

— Сидни Ламберт у телефона.

— Это инспектор сыскной полиции Слай, сэр. Полицейский участок на Траскотт-роуд. Из того, что сообщила ваша жена, следует, что вы скрывали от меня определенные сведения. Когда вы возвращаетесь в Англию?

— В воскресенье к вечеру, — сказал Сидни. Его член стремительно опускался.

Он тоже положил трубку.

Додо хочет сходить домой и взять кое-какую одежду. Она хочет, чтобы я пошла с ней. «Домой» — это туда, где живет в Лондоне ее брат. Нам надо быть поосторожнее, потому что, как считает Додо, власти за ней охотятся. У нее нет бумажки, удостоверяющей, что она вполне нормальная. Я всегда боялась всяких властей. Хоть я пешеход, но трепещу перед инспекторами дорожного движения. Сама не знаю почему.

Сегодня утром мы идем попрошайничать; Додо Говорит, что суббота всегда благоприятный для этого день. Потом, ближе к вечеру, мы намерены заняться переустройством своего картонного дома, а позже, когда станет темно, мы пойдем на Флад-стрит, где живет с женой Николас Катбуш. Детей у Катбушей нет: у Николаса непостоянные гены, а его жена занята собственной карьерой.

Вот как мы попрошайничаем. Мы всегда обращаемся к женщинам нашего возраста и того круга, к которому от рождения принадлежала Додо. Предпочитаем мы утомленных на вид женщин с большими хозяйственными сумками. Найти их не сложно. Мы встаем у дверей дорогого универмага типа «эксклюсив» (когда я была маленькой, то думала, что зайти в такой магазин, единственный в нашем городе, может только член какого-нибудь клуба или общества). Мы с Додо обязательно держим в руках сумки из универмага «Харродз». На ночь мы кладем их под себя, чтобы выпрямить складки на полиэтилене. Когда нам на глаза попадается вконец уморившаяся женщина, мы начинаем действовать. Додо разражается слезами и страдальчески кричит:

— О Боже мой, там же было все — кошелек, записная книжка «Филофакс» в кожаном переплете, рецепты, инсулин. — Потом, уже добившись внимания измотанной женщины (в девяти случаях из десяти), Додо восклицает: — Ах, нет! Не может быть!.. Фотографии детей!

Моя роль состоит в том, чтобы утешать Додо, просить женщину помочь; когда она уже участвует в спектакле, ахнуть и произнести:

— Додо, а мой кошелек, помнишь? Я еще попросила положить его к тебе в сумочку. Теперь нам даже такси не на что взять.

Тут Додо должна снова разрыдаться (это у нее на редкость здорово получается). Как правило, наши замотанные женщины выкладывают деньги на такси без прямых просьб. В среднем два фунта. Неужели они полагают, что на два фунта можно хоть куда-то уехать?

До сих пор самое большее, что нам удавалось наклянчить за день, — это двадцать восемь фунтов. Само собой, мы разделили их поровну. Я на свои купила теплое белье и носки. Додо же просадила деньги на бутылку водки и бельгийские шоколадные конфеты из дорогого универмага «Либертиз». Я знаю, что это не может продолжаться вечно. Я не хочу так жить.