Наталья Лайдинен - Другой Париж: изнанка города

У ограды на картонках пристроились несколько нищих, укутанных тряпьем. Кладбище и бомжи – моя тема! Я пригляделся. Похоже, место рядом со стеной было местом их предстоящей ночевки. Ворота Монпарнаса, в отличие от ворот большинства российских кладбищ, на ночь закрыты. Бомжи чинно раскладывали свои пожитки на тротуаре, явно готовясь к ночлегу.

Вот и первые отличия: российские бедолаги предпочли бы, несомненно, заночевать по ту сторону ограды. В Питере я таких сценок много наблюдал, в Екатеринбурге на Никольском кладбище тоже забавно было… Да что говорить, даже на охраняемом Ваганьковском в Москве сирые регулярно окопаться пытаются. Для российских бомжей место скорби – это все в одном: и место нехитрого приработка, и столовая, и прибежище на ночь. Тут же тусуются наркоманы, алкаши и отморозки всех мастей. Даже сатанисты и черные маги попадаются. Тот еще отвяз!

Днем неподалеку от места упокоения бомжи пытаются за бесценок продать украденные накануне с могил венки и цветы. Иногда такой круговорот ритуальных предметов превращается в довольно прибыльный бизнес, к которому подключаются представители преступного мира. Нередко на кладбищах и более тяжелые преступления совершаются: бомжи отбирают у приходящих людей сумки, деньги, пытаются проникнуть в церквушки при погостах, чтобы церковную утварь похитить…

Бывают еще более жестокие, вообще запредельные варианты: на одном из захолустных российских кладбищ бомжи раскапывали могилы, а из черепов украшения и чаши делали. В милиции об этом случайно узнали – скандал приключился грандиозный!

К вечеру на кладбища стягиваются бездомные со всех окрестных районов. В некоторых случаях я насчитывал их не менее сотни. Прямо на могилках оборудуют пункты для ночевки: на оградках растянуты одеяла, получается нечто вроде палаток. На старых кладбищах российские бесприютные предпочитают склепы: холодновато, зато крыша над головой. Собственно на могилах у бомжей устроены лежбища: старые матрасы, ветошь, целлофан от дождя. Здесь же – нехитрая провизия. Особенный разгул души и тела у них наступает к вечеру в воскресенье или после церковных праздников, когда приходящие родственники усопших оставляют на могилках конфеты, хлеб и особенно – водку. Тогда у бомжей – настоящее пиршество…

Некоторые бедолаги живут на последних людских пристанищах сезонно – на зиму перебираются в укрытия потеплее, – а некоторые – постоянно. Я даже видел как-то одно многодетное семейство живущих в заброшенном склепе. Их дети как ни в чем не бывало играли между могилками. А неподалеку был даже разбит небольшой огородик.

Встретил я однажды на полузаброшенном кладбище в Питере некоего бродягу. Его звали Василий Петрович. Он привлек мое внимание тем, что ежедневно собирал в кучу свое шмотье, веничком подметал могильные плиты, украшал памятники искусственными цветами. Однажды я подошел к нему. Скиталец оказался гостеприимен: на столике, вбитом рядом с могил ками, разложил нехитрую закуску: хлеб, колбасные обрезки. Я поставил ему бутылку водки – и пошел разговор.

– Как ты тут оказался, Василий Петрович? – спросил я. – Не похож ты на бомжа.

– А я и не бомж, – обиделся тот. – Я просто тут живу. У меня вообще высшее техническое образование.

– А жилье у тебя есть?

– Нет, квартиры нет у меня теперь, в том-то и проблема, – вздохнул Василий Петрович. – Когда жена моя, Настенька, умерла, Царствие ей Небесное, – перекрестился он и указал на надгробный памятник, с которого смотрела симпатичная интеллигентная женщина, – я остался один в трехкомнатной квартире. Горе такое было, ну и запил я, с работы уволили. Покатился вниз. А тут ко мне двоюродный племянник из деревни приехал, потом его жена с тещей. Все у меня жить стали. А я и не помнил вообще, что такие родственники у меня были! В общем, однажды напился я да и подмахнул какие-то бумаги, сам не помню какие. А через два дня меня из квартиры выкинули. Милиционеры на улице подобрали, а у меня – ни паспорта, ни денег, ничегошеньки нет. Отвезли в ночлежку, а потом выпустили на улицу. Так и стал бродяжить.

– А судиться не пробовал?

– На какие деньги? Я когда в свою квартиру после ночлежки пришел, меня с лестницы спустили. Да еще натравили собаку. Вот, шрам остался…

– И сколько ты уже тут живешь?

– Полгода скоро. Куда идти было? Пошел к любимой жене на кладбище, и мать моя тоже тут похоронена. Все мои близкие люди со мной вроде как. Вот и соседние могилки в порядке содержу, чтобы Настеньке моей приятно было. Она у меня чистюля была…

– А зимой куда деваться будешь?

– Не знаю пока. Может, где подвал поблизости отыщу подходящий. Мне главное, чтобы к жене поближе!

Я описал тогда историю Василия Петровича в статье, которая была опубликована в известном журнале. Местные власти вскоре нашли возможность позаботиться о нем, кажется, даже предоставили жилье. Но его случай – скорее исключение из правил.

Обычно рядом с бомжовыми кладбищенскими стойбищами грязь и полная антисанитария. Под каждым кустом – отхожие места. Бутылки и объедки разбрасываются повсюду. Тут же, на могилах, – остатки костров, на которых бомжи готовят себе еду из пойманных птиц и бродячих животных. А городские власти зачастую ничего сделать не могут: ведь надо же бомжам где-то жить, а бюджетов городских под это дело практически нет. Вот и становится жизнь на кладбище меньшим злом, на которое предпочитают закрывать глаза…

Размышляя о российских бездомных и в надежде все-таки поужинать в знаменитом месте, я побрел мимо деловито копошащихся в своем тряпье нищих обратно к сверкающей в темноте над бульварами башне Монпарнас. Когда я наконец попал в кафе, то сразу обалдел от уровня цен в меню. Натуральный дорогой ресторан, даром что назван кафе! И мне еще все говорили, что Москва – дорогой город. Я прикинул, что на улитки по-бургундски моих скромных средств явно не хватает. Даже чашечка стильного парижского кофе очень неплохо облегчает карман в этом заведении. Скромнее придется быть в Па риже!

После того как я, злой и голодный, мучительно определился с выбором, мне пришлось сидеть в одиночестве и гнусном ожидании за столиком еще минут пятьдесят. Я с любопытством разглядывал таблички на столиках: за этим сиживал Аполлинер, а за тем – Пикассо. Наконец мне принесли мерзкое, пахнущее козлиным духом, кислое разбавленное вино и длинный, разрезанный пополам бутерброд, намазанный паштетом. Я повертел в руках бокал. По его краям винные «ножки», по которым сходил с ума мой отец, заядлый дегустатор и знаток алкоголя, определенно отказывались ползти. К тому же на вкус вино оказалось редкой дрянью. Почти как в Москве, в каком-нибудь дешевом грузинском ресторанчике, – не вино, а сплошная разводка!