Ричард Райт - Черный

— Ну что ты, успокойся, — сказал мистер Крейн.

Я стиснул кулаки и с трудом произнес:

— Я так у вас старался…

— Не сомневаюсь, — сказал он. — Но я хочу знать, что все-таки произошло. Который из них тебя обидел?

— Оба, — ответил я.

В кабинет вбежал Рейнольдс, я встал. Мистер Крейн вскочил со стула.

— Сейчас же идите в цех! — приказал он Рейнольдсу.

— Черномазый лжет! — закричал Рейнольдс. — Если он меня оболжет, я его убью!

— Идите в цех, или я вас уволю.

Рейнольдс попятился к двери, не сводя с меня глаз.

— Так, теперь рассказывай, — велел мистер Крейн.

Но я по-прежнему не мог выдавить ни слова. Ну расскажу я ему — и чего этим добьюсь? Ведь я живу на Юге, ведь я — черный. Пока в мастерской у станков стоят эти двое, Рейнольдс и Торп, мне здесь ничему не научиться. Я с новой силой ощутил свою потерю, меня захлестнули гнев и страх. Согнувшись пополам, я закрыл лицо ладонями.

— Ну полно, полно, — говорил мистер Крейн, — успокойся. Все в жизни бывает, надо держать себя в руках…

— Я понимаю, — сказал я чужим голосом. — Нет, не буду я ничего вам рассказывать, бесполезно.

— Ты хочешь у меня работать? — спросил он.

Я увидел перед собой белые лица Рейнольдса и Торпа, представил, что вот эти двое заманили меня в ловушку и сейчас убьют, вспомнил, как растерзали брата Неда…

— Нет, сэр, — прошептал я.

— Почему?

— Боюсь. Они убьют меня.

Мистер Крейн повернулся к двери и позвал в кабинет Рейнольдса и Торпа.

— Кто из них тебя обидел? Говори, не бойся. Ничего дурного они тебе не сделают, — сказал мистер Крейн.

Я глядел прямо перед собой в пустоту и молчал. Он махнул им, чтоб ушли. Белая секретарша смотрела на меня широко раскрытыми глазами, и меня жег мучительный, непереносимый стыд, точно я был раздет донага. Над моей душой совершили надругательство, и совершить его помог мой собственный страх, я это понимал. Мне было трудно дышать, я изо всех сил старался побороть волнение.

— Можно мне получить деньги, сэр? — наконец спросил я.

— Посиди немного, приди в себя.

Прошло несколько минут, мои взбудораженные нервы немного успокоились.

— Черт, как все скверно получилось, — сказал мистер Крейн.

— Я так радовался, что вы взяли меня к себе в мастерскую, — сказал я. Думал, буду учиться, поступлю в университет…

— Знаю, брат, — вздохнул он. — Что ты теперь собираешься делать?

Я обвел кабинет невидящим взглядом.

— Уеду, — ответил я.

— Куда ж ты уедешь?

— На Север, — прошептал я.

— Может, и правильно, уезжай, — сказал он. — Ты, верно, знаешь, я из Иллинойса, но даже мне здесь трудно… Вот все, что я могу для тебя сделать.

И он протянул мне деньги — больше, чем я заработал за неделю. Я поблагодарил его и встал, чтобы уйти. Он тоже поднялся, вышел за мной в коридор и подал мне на прощание руку.

— Да, брат, тяжело тебе здесь, — сказал он.

Я едва дотронулся до его руки, повернулся и медленно пошел по коридору; меня снова душили слезы. Я сбежал по лестнице, на последней ступеньке остановился и посмотрел наверх. Мистер Крейн стоял на площадке и тихонько качал головой. Я вышел на залитую солнцем улицу и, точно слепой, побрел к дому.

Несколько недель я был как в тумане. Я отупел и словно бы ослеп и оглох. Казалось, я даже перестал существовать. Я смутно понимал, что я человек, но чувства отказывались с этим согласиться. Чем больше проходило времени, тем меньше гнева я испытывал к людям, из-за которых лишился работы. Да они были как бы и не люди, а часть гигантской неумолимой машины, которую ненавидеть бессмысленно. Впрочем, одно чувство во мне осталось — мне хотелось драться. Но как? И поскольку я этого не знал, я ощущал себя вдвойне отверженным.

Я ложился спать измученный и вставал такой же измученный, хотя не трудился физически. Самое ничтожное событие волновало меня, и мои подавленные чувства выплескивались наружу. Я ни с кем не хотел говорить о своих делах, потому что знал: в ответ мне станут оправдывать поступки белых, а этого я слышать не желал. Я жил с огромной кровоточащей раной и старался уберечь ее от всяких прикосновений.

Но нужно было работать, потому что нужно было есть. Я поступил в кафе, и всю ночь, перед тем как выйти в первый раз на работу, я вел сражение с собой, говорил, что должен перебороть себя, что от этого зависит моя жизнь. Другие черные работают, как-то приспосабливаются, значит, и я тоже должен, должен, должен приспособиться и терпеть, пока но скоплю денег для отъезда. Я заставлю себя. Другие сумели, значит, и я смогу. Обязан суметь.

Я шел в кафе полный страха и решимости следить за каждым своим шагом. Когда я подметал тротуар, я останавливался, увидев футах в двадцати белого. Я мыл в кафе пол, терпеливо дожидаясь, пока белый пройдет мимо. Я тер бесчисленные стеклянные полки, то убыстряя, то замедляя темп движений, и ни одна даже самая мелкая деталь не ускользала от моего внимания. В полдень в кафе набилось полно народу, все теснились у стойки. Какой-то белый подбежал ко мне и крикнул:

— Бутылку кока-колы, быстро, парень!

Я дернулся и застыл, глядя на него. Он тоже глядел на меня во все глаза.

— Ты чего?

— Ничего, — сказал я.

— Тогда пошевеливайся! Чего стоишь, разинув рот?

Даже если бы я и хотел объяснить ему, в чем дело, я бы не смог. Таящийся во мне много лет страх наказания вконец измучил меня. Я весь извелся, сдерживая свои порывы, следя за своими словами, движениями, манерами, выражением лица. Сосредоточиваясь на самых простых действиях, я забывал обо всем остальном. На меня стали покрикивать, и от этого дело шло только хуже. Однажды я уронил стакан апельсинового сока. Хозяин позеленел от бешенства. Он схватил меня за руку и потащил в заднюю комнату. Я решил, что он будет меня бить, и приготовился защищаться.

— Я вычту его стоимость из твоей получки, черный ты ублюдок! — вопил он.

Вместо ударов сыпались слова, и я успокоился.

— Конечно, сэр, — ответил я миролюбиво. — Ведь это я виноват.

От моих слов он совсем разъярился.

— Еще бы не ты! — заорал он.

— Я ведь никогда не работал в кафе, — бормотал я, понимая, что против воли говорю не то, что нужно.

— Смотри, мы взяли тебя только на пробу, — предупредил он.

— Да, сэр, я понимаю.

Он смотрел на меня и не находил слов от злости. Ну почему я не научился держать язык за зубами? Опять сказал лишнее. Слова сами по себе были невинные, но они, видимо, обнаруживали некую осмысленность, которая бесила белых.

В субботу вечером хозяин расплатился со мной и рявкнул:

— Больше не приходи. Ты нам не подходишь.

Я знал, в чем моя беда, но ничего не мог с собой поделать. Слова и поступки белых ставили меня в тупик. Я жил в мирке, а не в мире и мог понять движущие силы этого мирка, только сжившись с ними. Не понимая белых, я говорил и делал не то, что нужно. В отношениях с белыми я учитывал свое положение в целом, а их интересовало лишь то, что происходит в данную минуту. Мне приходилось все время помнить то, что другие считали само собой разумеющимся; я должен был обдумывать то, что другие ощущали нутром.