Израиль Меттер - Среди людей

— А давно был ремонт? — полюбопытствовал Сизов.

— Три года назад. Я тебя часто вспоминала, Витя, только ты был не такой, как сейчас.

— Вероятно, моложе. Меня, к сожалению, уже много лет никто не называет Витей… Но все-таки ты бы узнала меня на улице?

— Конечно.

— А я совсем лысый.

Он провел рукой по голове и впервые почувствовал, как это неприятно, когда голова голая; словно он лысел не постепенно, а именно сейчас, сию минуту, разом.

— Знаешь что? — засмеялась Елена Михайловна. — Лучше не будем так подробно останавливаться на том, как ты изменился. Это бестактно по отношению ко мне.

Бурно закипел электрический чайник; она подбежала к столу, схватилась за крышку и, обжегшись, потрясла рукой и быстро взялась за мочку уха. Этот жест он тоже вспомнил. И ему захотелось сделать что-нибудь такое, что напомнило бы ей, каким он был раньше. Он взмахнул головой, как делал это когда-то, давным-давно, чтобы откинуть назад длинные, густые волосы

— Что с тобой? — беспокойно спросила Елена Михайловна. — Тебе неудобно сидеть?

— Да нет, ничего, — улыбнулся Сизов. — Странно немножко. Я не видел тебя столько лет, и сейчас мне поначалу трудновато. Ты не обращай внимания, это пройдет.

Когда он поднялся, чтобы перейти к столу, она снова всплеснула руками.

— Какой ты стал солидный, Витя!..

Она видела, что Виктор Петрович чувствует себя неловко, хотела облегчить его состояние, и поэтому, как только наступала пауза, Елена Михайловна говорила что-нибудь, иногда не очень задумываясь над тем, что именно сию минуту скажет.

— Ну, рассказывай, — попросила она. — Я тебе налила покрепче: по-моему, ты любил крепкий.

— Я гулял сейчас у тебя под окнами, — сказал Виктор Петрович, — и мне ужасно хотелось попасть в чью-нибудь квартиру за чайный стол…

— Ну, вот ты и попал.

— В незнакомом доме было бы проще. Там ведь меня никто не знал бы. А у тебя я как-то неопределенно себя чувствую: не то моложе, не то старше. Ты знаешь, Лена, я ведь так и не женился, — неожиданно сказал Сизов и покраснел. — Видишь, как я глупо рассказываю: то с начала, то с конца…

— Это, вероятно, естественно, — ответила Елена Михайловна, и он не понял, что же она считает естественным: то, что он не женился, или то, что беспорядочно рассказывает о себе.

Виктор Петрович посмотрел на Елену Михайловну, увидел внимательные, участливые глаза и почувствовал непреодолимое желание пожаловаться ей на свою бесприютную жизнь, хотя он никогда ранее не предполагал, что жизнь его бесприютна.

— Главное, что меня гложет последнее время, — быстро и непоследовательно продолжал Сизов, досадуя на себя за словоохотливость, — это то, что я старею. Я абсолютно здоров, здоров как черт, даже гриппом не болею, но меня одолевает лень. Пожалуйста, не думай, что это касается работы, — поспешно предупредил он ее. — Мне лень выползать из дому без определенного дела. У меня пропало обыкновенное человеческое любопытство, я раздражаюсь… Зачем, собственно, я все это говорю тебе?

— Вероятно, потому, что тебе некому другому рассказать, — просто ответила Елена Михайловна.

— А у тебя есть кому рассказывать? — спросил Виктор Петрович.

— Разумеется.

— Ты все эти годы жила одна?

— Одна. То есть с мамой и с Федей.

Он выпил залпом остывший чай.

— Как глупо все устроено: когда человек способен по-настоящему чувствовать, он непомерно расточителен, а когда он начинает ценить человеческие отношения, то уже староват для чувств.

— Ты не извиняйся, — улыбнувшись, сказала Елена Михайловна. — Я ведь на тебя не сержусь.

— Лена, тебя любят студенты? — спросил Виктор Петрович.

— По-моему, они ко мне хорошо относятся.

— А ко мне, кажется, не очень… Поверь, я неплохой преподаватель, и успеваемость в моих группах приличная, я люблю свой предмет. Я даже наверняка знаю, как следует снискать расположение студентов. Это делается довольно просто: пошутить на лекции, прийти несколько раз на студенческие вечера, пройтись по коридору, взяв студента под руку…

— Не думаю, — сказала Елена Михайловна. — Это очень дешевый способ завоевать расположение. Долго им не продержишься.

— Вот и я так же предполагаю, поэтому и не пытаюсь. А они, вероятно, считают, что я сухарь. Ведь ты не думаешь, что я сухарь?

— Я очень мало знаю тебя, — ответила Елена Михайловна.

— Но позволь!.. — начал было Виктор Петрович, желая сказать, что она все-таки была его женой. — Хотя, пожалуй, ты права. Может быть, даже если бы я сам встретил нынче того Виктора Сизова, которого ты знала, у нас возникли бы с ним серьезные разногласия. Терпеть не могу пустых молодых людей.

— Нет, — сказала Елена Михайловна. — Он был не пустой. Это все выглядит совершенно иначе. Теперь я поняла… Мы очень небрежно и легко смотрим в молодости на недостатки своих друзей. Мы даже иногда добродушно и подстрекательски посмеиваемся над этими недостатками. Нам кажется, что это с возрастом пройдет. Мы говорим: Петька скуповатый, Коля любит только себя, Миша ленивый, Таня — кокетка и мещанка… И очень часто все это не исчезает, а прорастает в характере…

— Ну и что же, по-твоему, во мне проросло? — с обидой спросил Виктор Петрович.

— Я тебя мало знаю, — еще раз повторила Елена Михайловна. — Я говорю теоретически.

Они помолчали. Потом задали друг другу несколько ничего не значащих вопросов, вежливых и необходимых, а затем Виктор Петрович ярко представил себе, что сейчас ему надо подняться и уйти — уйти в пустой номер гостиницы и через два дня уехать в какой-то незнакомый санаторий, с мертвым часом, волейболом, игрой в домино и звонками на обед, завтрак и ужин. От всех этих мгновенно промелькнувших картин ему захотелось вцепиться руками в кресло и не уходить отсюда, даже если бы его выпроваживали силой.

Он встал и сказал:

— Пожалуй, мне пора.

Потом помолчал и добавил:

— Лена, у меня к тебе большая просьба. Ты бы не могла выйти со мной из дому?

— Зачем? — спросила Елена Михайловна, тоже поднимаясь из-за стола.

— Ну, пройтись немного по улицам… Я тебя провожу потом домой… Ненадолго. Все-таки мы с тобой столько не виделись…

— Хорошо, — сказала Елена Михайловна.

На улице им обоим стало гораздо легче. Можно было говорить о том, что попадалось по дороге. Когда встречалось по пути какое-нибудь место — дом, сквер, скамья, — с которым у них было связано их общее прошлое, они говорили об этом без огорчения.

Проходя мимо городского сада, Сизов вспомнил:

— Если мне не изменяет память, в этом саду, в овраге, мы целовались.

Елена Михайловна ответила:

— Тебе не изменяет память.

Подбежала какая-то девчонка в длинном, цыганского покроя платье, стала совать в руки Елене Михайловне цветы. Елена Михайловна отмахивалась от нее; а Виктор Петрович вынул из корзины у девчонки все цветы, заплатил ей и передал ворох Елене Михайловне. Он так давно не покупал никому цветов, что ему показалось сейчас, что он совершил какой-то значительный поступок. И было приятно, что рядом идет женщина с огромным букетом в руках; Сизов даже поправил на голове шляпу и незаметно потрогал рукой узел галстука — не съехал ли он на сторону.