Александр Чаковский - Нюрнбергские призраки (книга вторая)

В этот момент сверху донесся душераздирающий женский крик. Все вскочили из-за стола. Адальберт первым бросился к лестнице… И тут на площадке появилась Вальтрауд Вольф. Она протянула вперед руки с растопыренными пальцами, словно отталкивая приближающегося Адальберта. Все остановились.

— Ради бога, господа, пока сюда нельзя. Назад, пожалуйста! Это распоряжение врача.

Адальберт медленно повернулся. Страшный вопль все еще звучал в его ушах. Он остановился, мертвой хваткой вцепившись в перила лестницы. К нему обращались, его о чем-то спрашивали и Вайслер, и Крэймер. Но смысл их слов не доходил до его сознания.

Наконец дверь на верхней площадке снова раскрылась и послышался младенческий крик. Адальберт хотел броситься в спальню, чтобы увидеть, может быть, в последний раз свою Ангелику. Но тут из комнаты вышел врач. Его белый халат был покрыт кровавыми пятнами.

"Так приходит смерть", — подумал Адальберт. И хотел было закричать: "Ну! Говорите же! Если вы убили ее, я… я вас пристрелю на месте…"

— Ведь герр Альбиг — это вы? — негромко спросил врач, обращаясь к Адальберту.

— Я! Я! — оглушительно крикнул Адальберт. — Ну, говорите же! Ее больше нет?

— Их теперь двое, герр Альбиг. Вы отец. Поздравляю вас с сыном.

…И снова все было так, как четверть века назад. Над шторами, прикрывающими вход в кабину пилотов, вспыхнула надпись: "Закрепите ремни безопасности. Не курить".

Затем раздался голос стюардессы…

Да, повторилось почти все. Но это уже был самолет не американской авиакомпании «Пан-Америкэн», а западногерманской «Люфтганза», и полет через Атлантику предстоял по маршруту: Буэнос-Айрес — Франкфурт-на-Майне. И стюардесса обращалась к пассажирам сначала на немецком языке, а затем на испанском и на английском.

…Этот самолет был почти вдвое больше того, на котором летел когда-то Хессенштайн-Квангель-Альбиг. Кресла были более мягкими, в отделении первого класса — по два в ряду, в туристическом — по три. Тихая музыка лилась из невидимых репродукторов, бесшумно струился прохладный воздух из вентиляторов над креслами — словом, если где-то в далекой, недостижимой высоте и вправду существовал рай, то здесь было создано его подобие: полный комфорт, блаженный покой, неземные улыбки ангелоподобных стюардесс.

В одном из салонов первого класса сидел Альбиг. Нет, не Адальберт, а его сын Рихард. Он положил на соседнее свободное кресло плоский чемоданчик из черной кожи, который отец подарил ему ко дню рождения. Рихарду было около двадцати пяти лет, но выглядел он старше. Худощавый, подтянутый, мускулистый, он был натренирован занятиями в военно-спортивном клубе.

С ленивым любопытством Рихард наблюдал, как люди занимают места. Внезапно его внимание привлекла высокая стройная девушка с голубой сумкой «Люфтганзы» через плечо. "До чего же хороша!" — подумал Рихард. Белокурые волосы, собранные в пучок, огромные глаза, слегка подкрашенные губы, осиная талия. Скорее инстинктивно, нежели сознательно, он быстро убрал с соседнего сиденья свой кейс и, наклонившись к проходу, громко сказал по-немецки:

— Пожалуйста, фройляйн! Здесь свободно!

Она улыбнулась, тихо ответила «данке» и направилась к Рихарду.

"Слава богу, она немка!" — подумал он. Латиноамериканцев Рихард не любил, как не любил метисов, индейцев и негров. Он придумал слово «пестромазые» и обозначал так всех людей черной, желтой или смешанной расы. К американцам же он относился с некоторым подобострастием.

— Меня зовут Рихард Альбиг, милости прошу! — сказал он, когда девушка подошла к креслу.

— Sehr angenehm! Ich heifie Gerda Wallenberg [Очень приятно! Меня зовут Герда Валленберг (нем.)].

Она закинула на багажную полку свою сумку и села.

Рихарду мучительно хотелось завязать с ней разговор, но он не знал, с чего начать. И тут в проходе возникли две стюардессы. Одна из них начала объяснять, как пользоваться спасательным жилетом в случае аварийной посадки на воду, а вторая стала демонстрировать, как с ним надо обращаться.

Когда стюардессы закончили свои объяснения и удалились, Рихард неожиданно для самого себя обрел дар речи и с усмешкой сказал Герде:

— Приятное напутствие! А как быть с акулами?

— Я не знаю их привычек, — тоже с улыбкой ответила Герда. — Надеюсь, что мы придемся им не по вкусу.

Слово «мы» как бы объединило Рихарда с нею, и он почувствовал себя увереннее.

— Может быть, вы хотите немного поспать? — вежливо осведомился Рихард. — Я сейчас достану плед…

Не ожидая ее ответа, он вскочил и снял с багажной полки один из пушистых клетчатых пледов.

— Спасибо, герр Альбиг! — поправляя на себе плед, сказала Герда. — Я и в самом деле попробую задремать. Целую ночь не спала…

— Прощальная вечеринка с друзьями?

— Да нет! — покачала головой Герда. — Я торопилась в Буэнос-Айрес из Парагвая, боялась упустить этот самолет. Следующего пришлось бы ждать три дня.

Теперь появились темы для разговора. Что она делала в Парагвае? Живет ли в Аргентине? Приходилось ли ей бывать в Германии?.. Но Рихард решил не быть надоедливым, только сказал: "Постарайтесь отдохнуть!" И при этом подумал: "Перелет долгий — успеем еще наговориться".

Герда закрыла глаза… Она, видимо, была очень переутомлена — теперь Рихард заметил синеватые круги под ее глазами.

"Ничего, время у нас будет! Перелет долгий, — повторил он про себя. — А что если и мне немного подремать?" Его клонило ко сну — ведь он встал очень рано, отец разбудил его чуть свет, мать тоже проснулась, и втроем они принялись упаковывать вещи. А их было много — Рихард отправлялся в Германию не на неделю, не на месяц, а навсегда.

Впрочем, слово «навсегда» не возникало в разговорах с родителями. Отец не раз — по различным поводам — произносил фразу: "Когда ты вернешься…" Но Рихард твердо знал: он не вернется. Никогда. Он обретет наконец подлинную родину и не покинет ее до конца своей жизни.

Рихард откинулся на спинку кресла и нажал кнопку под правым подлокотником. Спинка резко подалась назад. Он еще раз взглянул на Герду. Она безмятежно спала. Рихард тоже закрыл глаза.

В глубинах его подсознания проплывали, переплетаясь между собой, обрывки сновидений. Германия. Рихард знал ее по рассказам отца, по книгам и газетам, которые он усердно читал в университетской библиотеке. И вот теперь все это оживало перед его мысленным взором.

…Отец столько раз рассказывал ему о фюрере, о мюнхенском путче, о факельных шествиях штурмовиков, о стадионе, где тысячи и тысячи людей рукоплескали Гитлеру.

Картины реалистические сменялись видениями мистическими. Бесстрашный Зигфрид представал перед ним в красном тумане в мундире эсэсовского офицера…