Исаак Шапиро - Черемош (сборник)

Да как праздник с буднями равнять? Опупели, что ли? Страна держится на праздниках. Без них – только телик да скукота. А в красные числа – народ под настроением, лишняя стопка не в счет, сам прикостюмишься, как пижон, никаких забот, о ходках и километраже голова не болит, – чем не малина!

Правда, не для каждого эти деньки – мед. Милицию взять: у ней, окаянной, полный загон, обезьянник загружен до отказа, хлопот по горло, не позавидуешь.

Или, к примеру, главное начальство. Тоже туго приходится: полдня на трибунах стоять и улыбаться. Я бы не мог, ей-бо! Случится, малая нужда прижмет – как быть? Люди флажками машут, чувства выказывает, а начальству – приспичило, переминается, тоскует о заборе. Попробуй-ка уйти – тотчас поползут слухи, мол, на трибуне его не было, значит… Нет, в сторонку не сбегаешь. Улыбаться надо!

Если бы там одни мужики маялись, они бы докумекали… Но бабы тоже взяли моду на трибуну залазить. От этого равноправия беда и неудобство. А колонны идут, конца не видать. Уже впору кричать: караул, братцы! Труба полная!

В столицах эту проблему, наверняка, обмозговали, техника есть, образование высокое. А у нас по старинке: руку в карман и терпи!

Хорошо еще, меня на трибуну не зовут, праздник не портят. Я привык, чтоб рядом свои люди были. В нашем гараже народ подходящий – Тикан, Долинский, Бойчук Вася – один к одному, никто не продаст. Мы друг дружку до ногтей знаем, и девкой можем поделиться, и калымом. Всегда вместе. Только в этот раз перекос получился. Сам не пойму, как вышло.

Перед праздником кому охота с территории выезжать? Всякий старается профилактику придумать, запчасти искать. А кого выгнали на трассу, пофилонит у клиента, спидометр накрутит и – назад, в гараж.

Короче, дождались конца работы – и хором в наш подвал к Фиме. Сдвинули два столика, для начала по пятерке скинулись. У Павлыча денег не взяли. Он по карманам хлопочет, пока не остановишь: «Спокойно, Павлыч, все в ажуре!»

Мы не крохоборы у начальства брать.

Не успел сигарету выкурить, на столе пиво, водочка, силос разный. Долинский в этом деле – жук: ему и буфетчик через головы подаст, и повариха мигом сготовит. Весь стол шашлыками заставил.

– Саша, – говорю, – мы что, поправляться пришли или отметить?

Темнит Долинский:

– Для тебя, Федь, это закусон, а для других – Ренессанс, эпоха Возрождения.

Не понял я, что за эпоха. И Павлыч не понял, но цветет – любит пожрать нашармачка, его хлебом не корми, только мясом.

Выпили.

Долинский еще от себя бутылку принес, ближе к Павлычу подсел. В подвале праздничный шум – дым сигаретный до потолка, за столиком в углу уже весело, драку разнимают, теснота непролазная, кому места нет – у окна примостился.

Петро Тикан байки травит, как в горах женился, – у братвы слеза от смеха. Долинский чего-то Павлыча охмуряет, шея вздулась, так старается, в стакан подливает. Тикан тоже свои пол-литра поставил, а Павлыч его и слушать не хотел, стакан прикрывал, но Петро не зря хвастал, что самый упертый на свете. Насел на механика, пока своего не добился. Другие тоже канючили, детьми божились. И каждый за бутылкой бегал.

Крепко погуляли. Последними из подвала вышли. Правда, Павлыч выйти не мог – вывели. Поймали такси, отвезли старика. У дверей поставили и зазвонили. Не стали ждать, что дальше будет. Главное, было Павлыча к двери припереть, поскольку он все время норовил на пол сесть.

Спрашиваю у Долинского: с какой причины хлопцы сегодня распетушились?

– У каждого, – говорит, – свой интерес. Лично я у Павлыча на завтра отпросился. Набрыдло мне, Федя, друг любезный.

– Не понял, – говорю.

– Набрыдло всенародно мощь свою демонстрировать. Предпочитаю с женщиной наедине. В горизонтальном положении. Мне так удобней. Не хочу быть гегемоном. У меня спина битая…

Долинский – парень что надо! Только мудак. Сдвинутый по фазе. И мне их речи до печи, так сказать, по-русски – до нижней гузки. Я что, малахольный – принимать их трепотню всерьез? Но парад – все одно милое дело. Жаль, редко бывает. Меня спроси, приказал бы: день – парад, день – на работу. Как в Африке! Говорят, в Африке так. Не знаю. Я там не был. И Долинский не был. А если парады не нравятся, ему там и делать нечего. Спели мы на пару «Не нужен мне берег турецкий» и разошлись по домам. У меня время без лимита, вольный казак, а на него, бедолагу, возможно, шипеть будут.

Дорогой, помню, еще мильтона с наступающим поздравил, на всякий случай.

Наутро – ё-моё! – в глазах муть, голова чугуном, стены качаются. Пошуровал в кладовке, где бутылки, слил остатки, набралось почти полный стакан. Портвейном пахнет! Полегчало… Холодный капустник похлебал и – на парад. При галстуке, рубаха белая – аж одевать совестно.

…На улице народу полно, музыка старается как угорелая. Пока до наших добрался, начальство уже в сборе. За ручку здороваются, и я в ответ рад. Только Павлыч в расстройстве, сквозь зубы спрашивает:

– Где эти разгильдяи?

Я глаза делаю:

– Кто, Павлыч?

– Как это кто? Долинский и вся банда.

– Отпросились, – говорю.

Павлыч вздохнул с облегчением.

– Фуй, я думал – самовольничают. Не знаешь, кто отпус тил?

– Ты разрешил. Сам слышал. Что с тобой, Павлыч?

Смотрю, он сиреневый стал, пот на лбу высыпал. Опохмелиться бы…

– Ах, су-у-укины дети, подкузьмили…

Тут завгар подошел.

– Ну, Евгень Палыч, опаздывают твои орлы…

Павлыча хоть в гроб клади, брови злющие. Сигаретой занят. Я вмешался, культурно объясняю, мол, все наши в общей колонне с шоферами, чтоб порядок армейский…

Начальство не хочет себе настроение портить.

– Отлично! А кто лозунги понесет?

– Мы, – отвечаю, – с милой душой.

– Добро, – говорит. Посмотрел еще раз на Павлыча и отплыл.

А тот прикурить силится – сигарета в зубах как живая. Наконец затянулся и локтем мне в бок:

– Молодец, Федор! Выручил!

Я доволен: теперь старик расколется на новые скаты, непременно… И клянчить не надо.

Выбрал я два плаката. На красном полотне слова из белых ленточек наклеены. У Павлыча – «СЛАВА», у меня – «ТРУДУ!». Тоже красиво. Нам без разницы, какие плакаты таскать, абы полегче.

Вскоре дали команду, построились как положено, по должностям, подравнялись, ать-два, и двинулись на парад. Мы с Павлычем – замыкающие. Он туча тучей, на каждом шагу без передыха костерит хлопцев:

– С-с-у-укины сыны, они у меня запляшут! Я им устрою карнавальную ночь! Гайки будут винтить, мусор собирать со двора… Ох, мутит…

Мне тоже не ахти, но Павлычу хуже: с утра ни росинки – душа требует, чтоб градус до сердца допек. На безрыбье и портвейн сгодился бы, а где возьмешь? Все заперто.

Добежали мы до площади. Радио надрывается:

– Да здравствуют текстильщики! Ура-а!